Мои друзья могут одолжить мне только 30 ф., у меня самого есть примерно 21 ф., и я буду крайне благодарен за любую помощь, как бы мала она ни была, так как и она поможет мне выполнить мое тяжкое обязательство.
Приношу извинение, что побеспокоил вас, и уповаю, что вы окажете мне посильную поддержку.
Остаюсь с уважением ваш
Д. Э. Идалджи
Энсон следил за Дойлем, пока тот читал письмо. Нет нужды указывать, что оно было написано за пять недель до первого располосования. Мяч теперь был на его половине. Дойль вернулся к началу письма и перечел некоторые строки, а затем сказал:
— Вы, несомненно, провели расследование?
— Разумеется, нет. В обязанности полиции это не входит. Клянчанье в общественных местах — это нарушение закона, но клянчанье среди дипломированных профессионалов нас не касается.
— Я не замечаю тут никаких упоминаний об игорных долгах или злоупотреблениях деньгами клиентов.
— Упоминания о них вряд ли тронули бы сердце сэра Бенджамина. Попробуйте почитать между строк.
— Не собираюсь. Я вижу тут отчаянную мольбу благородного молодого человека, оказавшегося в тяжелом положении из-за великодушной помощи другу. Парсы известны своей милосердностью.
— А, так он внезапно становится парсом!
— Не понимаю.
— Вы не можете представлять его по своему усмотрению то юристом-англичанином, то парсом. Разумно ли со стороны благородного молодого человека гарантировать подобную сумму и прибегнуть к помощи трех разных ростовщиков? Сколько знакомых вам солиситоров поступали так? Почитайте между строк, Дойль, спросите своего друга.
— Спрашивать его об этом я не собираюсь. И очевидно, что несостоятельным должником его не объявили.
— Бесспорно. Подозреваю, его выручила мать.
— Или же в Бирмингеме нашлись люди, доверявшие ему, как он доверял другу, гарантом которого стал.
Энсон пришел к выводу, что Дойль столь же упрям, как и наивен.
— Я восхищаюсь вашим… романтизмом, сэр Артур. Он делает вам честь. Но прошу простить меня: я нахожу его нереалистичным. Как и затеянную вами кампанию. Вашего молодчика освободили из тюрьмы. Он на свободе. Какой смысл в стараниях всколыхнуть общественное мнение? Вы хотите, чтобы министерство внутренних дел вновь проверило этот случай? Министерство внутренних дел проверяло его несчетное число раз. Вы требуете создания комиссии? Но почему вы убеждены, что она принесет вам желаемое?
— Мы получим комиссию. Мы получим полное оправдание. Мы получим компенсацию. А кроме того, мы установим личность настоящего преступника, вместо которого Джордж Идалджи томился в тюрьме.
— О, еще и это? — Энсон все больше по-настоящему раздражался. Этот вечер так легко мог бы оказаться вполне приятным: два светских человека, оба приближающихся к пятидесяти годам, один — сын графа, другой — рыцарь королевства, оба по воле судьбы заместители лорда-лейтенанта в своем графстве. Общего между ними было заметно больше того, что их разделяло… И вот между ними возникает озлобленная враждебность.
— Дойль, с вашего разрешения мне хотелось бы указать на два момента. Вы явно вообразили, будто велись какие-то систематические преследования, уходящие в прошлое на годы и годы, — письма, мистификации, располосовывания, добавочные угрозы. Далее, вы полагаете, будто полиция винит во всем этом вашего друга. Тогда как сами вините в этом преступников, известных или неизвестных, но одних и тех же. Где логика и в первом, и во втором? Мы обвинили Идалджи только в двух преступлениях, причем второе обвинение в любом случае в суде предъявлено не было. Я полагаю, что ко многому он никакого отношения не имел. Разгул преступлений вроде этого редко бывает делом рук кого-то одного. Он мог быть вожаком или всего лишь подражателем. Он мог столкнуться с действием какого-то анонимного письма и решить испробовать это самому. Мог столкнуться с результатами мистификации и решить попробовать себя в роли мистификатора. Услышать про шайку, потрошащую животных, и решить присоединиться к ней.
Во-вторых, я хотел бы указать на следующее. В свое время я видел, как людей, скорее всего виновных, оправдывали, а людей, скорее всего невиновных, признавали виновными. Я вижу, вы удивлены? Не стоит. Я мог бы назвать примеры несправедливых обвинений и несправедливых приговоров. Но в подобных случаях жертва редко бывает настолько чистой, насколько хотелось бы ее защитникам. Например, разрешите мне высказать предположение. Вы впервые встретились с Джорджем Идалджи в вестибюле отеля. Насколько я понял, к назначенному часу вы опоздали. И увидели его в позе, которая внушила вам, что он невиновен. Разрешите предположить следующее. Джордж Идалджи пришел туда раньше вас. Он ждал вас. Он понимал, что вы понаблюдаете за ним. И принял соответствующую позу.
Дойль ничего на это не ответил, только выставил подбородок и пыхнул сигарой. Энсон окончательно убедился в дьявольском упрямстве этого малого, этого шотландца, этого ирландца или кем еще он себя объявляет.
— А вы непременно хотите, чтобы он был абсолютно ни в чем не виновен, ведь так? Мой опыт подсказывает мне, Дойль, абсолютно невиновным не бывает никто. Людей могут признать невиновными, но это ведь совсем другое, чем быть абсолютно чистым. Абсолютно чистых вообще практически не бывает.
— А Иисус Христос?
О, Бога ради, подумал Энсон. А я не Понтий Пилат.
— Ну, с чисто юридической точки зрения, — сказал он мягким послеобеденным тоном, — можно было бы указать, что Наш Господь поспособствовал тому, чтобы навлечь на Себя преследования.
Теперь настала очередь Дойля почувствовать, что они уклонились от темы.
— В таком случае разрешите спросить вас вот о чем: что же, по вашему мнению, произошло на самом деле?
Энсон рассмеялся, пожалуй, слишком уж откровенно.
— Это, боюсь, вопрос из детективной литературы. То, о чем молят ваши читатели и чем вы их так обаятельно ублажаете. «Скажите нам, что же произошло на самом деле?»
— Большинство преступлений, Дойль, собственно говоря, почти все преступления, происходят без свидетелей. Взломщик выжидает момента, когда в доме никого нет. Убийца выжидает, пока его жертва не оказывается совсем одна. Человек, распарывающий брюхо лошади, ждет ночного мрака. А если свидетель и есть, то это чаще всего сообщник, другой преступник. Вы арестовываете преступника, он лжет. Всегда. Вы разлучаете двух сообщников, они сочиняют разную ложь. Вы добиваетесь, чтобы один из них стал свидетелем обвинения, он выкладывает новый вариант лжи. Можно привлечь к делу весь состав стаффордширской полиции, и все равно мы так и не узнаем, «что же произошло на самом деле», как вы выразились. И это не философские рассуждения, я говорю о практике. То, что мы знаем, что мы в конце концов узнаем, достаточно для того, чтобы добиться осуждения. Простите, что я прочел вам лекцию о реальном мире.
Дойль прикинул, прекратят ли его когда-нибудь карать за то, что он сочинил Шерлока Холмса. Поправки, советы, наставления, похлопывание по плечу — когда же это кончится? Тем не менее он должен наступать дальше. Он должен сдерживаться любым провокациям вопреки.