Я снова взяла его под руку, и мы покинули праздник, вернулись в коридоры, украшенные картинами и скульптурами, затем поднялись на один лестничный пролет. Мой спутник испытывал боль и тяжело дышал, но, решительно сцепив зубы, шел медленным, размеренным шагом. Сунув трость под мышку, он тяжело опирался на перила, а я тем временем крепко держала его под локоть, стараясь изо всех сил ему помочь.
Наконец мы поднялись на последнюю ступень. Лоренцо тяжело выдохнул и постоял минуту, собираясь с силами.
— Отнеситесь ко мне снисходительно, — переводя дух, произнес он. — В последнее время у меня почти не было возможности для физических упражнений. Но теперь я стараюсь, и после каждого моего усилия ноги становятся все крепче.
— Разумеется, — пробормотала я, и мы подождали еще немного, пока он не начал дышать свободнее.
Затем он подвел меня к огромной деревянной двери, тоже охраняемой; слуга, стоявший на часах, сразу открыл ее при нашем приближении.
— Вот мой кабинет, — сказал Лоренцо, когда мы вошли.
Как мне описать эту комнату? Ничего примечательного с точки зрения архитектуры: скромные размеры, низкий потолок — гостиная в нашем доме и то была внушительнее. И, тем не менее, куда бы я ни кинула взгляд — на стену, на мозаичный мраморный пол, на полку или тумбу, — я везде видела произведение древнего искусства, изумительное творение какого-нибудь величайшего мастера.
У меня даже голова закружилась от обилия красивых предметов, собранных в одном месте. Мы прошли мимо пары керамических напольных ваз, чуть ли не с меня ростом, разрисованных восточными узорами. Лоренцо небрежно кивнул в их сторону.
— Подарок султана Каит-бея, — сказал он и показал на стену. — Портрет моего старого друга, Галеаццо Мария Сфорца, герцога Миланского, написанный еще до того, как он умер и Лодовико занял его место. А здесь картины Уччелло и Поллайоло, мои любимые. — Эти имена знал каждый образованный флорентиец, хотя не многим выпадала удача увидеть их работы собственными глазами. — А вот прелестная картина фра Анджелико.
Фра Анджелико, тот самый известный монах-доминиканец, который создал превосходные фрески на стенах монастыря Сан-Марко и даже расписал кельи, по воле Козимо де Медичи. Разглядывая картину, я невольно задалась вопросом, одобряет ли Савонарола такое ненужное украшательство. На картине был изображен святой Себастьян, наш защитник от чумы, в минуту мучительной смерти; его безмятежный взгляд был устремлен в небо, хотя сам он, привязанный к дереву, повис на веревках и его тело и даже лоб пронзали многочисленные стрелы.
Не успела я насладиться чудесными картинами, как Лоренцо снова отвлек мое внимание. Он подвел меня к длинному столу, где была разложена «небольшая часть коллекции монет и камней». Как раз над ней висела настенная лампа, так что свет отражался от сияющего металла и драгоценных камней, делая их ослепительными. Я увидела, по меньшей мере, две сотни предметов. Никогда не думала, что во всем мире найдется столько богатства, не говоря уже об одной Флоренции.
— Эти монеты дошли до нас со времен Цезарей. — Лоренцо показал рукой на ряд тусклых стертых монет, многие из которых были даже неправильной формы. — Другие попали сюда из Стамбула и с Востока. Вот. — Он неловко взял в руку рубин размером в половину мужского кулака и протянул мне, а потом рассмеялся, увидев мою нерешительность. — Все в порядке, дитя мое. Он не кусается. Поднесите камень к свету, вот так, и поищите недостатки — трещинки или пузырьки. Не найдете ни одного.
Я сделала, как он сказал, стараясь не дрожать от сознания, что держу в руках богатство большее, чем принадлежало всей моей семье, и принялась рассматривать сквозь камень лампу, казавшуюся теперь алой.
— Какая красота.
Он кивнул, довольный, а я вернула ему камень.
— Здесь также много медальонов, созданных по эскизам наших лучших художников. Вот один из них, отлитый давным-давно по рисунку Леонардо. Довольно большая редкость, таких изготовили совсем немного. — Он почти небрежно вернул рубин на место и с гораздо большей почтительностью потянулся за золотой монетой, впав в легкую меланхолию.
Я взяла медальон и прочла надпись: «Всеобщая скорбь». Там был изображен Джулиано, поднявший руки в безуспешной попытке защититься от кинжалов в руках убийц. Восхищаясь красотой изделия, я внутренне содрогнулась, вспомнив рассказ Дзалуммы о трупе мессера Якопо. «Восемьдесят человек за пять дней», — сказал как-то отец. Неужели этот мягкий человек был способен на такую жестокость?
— Прошу вас, — сказал он, — примите это в дар.
— У меня уже есть такой медальон, — ответила я и сразу смутилась из-за своей необдуманной реакции на такое неслыханно щедрое предложение. — Мама подарила.
Он долго всматривался в меня острым взглядом, который постепенно смягчился.
— Разумеется, — сказал Медичи. — Я совсем забыл, что раздал несколько таких медальонов своим друзьям.
Он протянул мне другой медальон с изображением его дедушки, Козимо, и семейного герба. Сразу было видно, что это создал другой художник — ему не хватало тонкости Леонардо. Но меня все равно поразила щедрость Великолепного.
Он, казалось, совсем устал, но все же решил показать мне еще одну коллекцию — собрание резных камней, халцедонов, от белейших до темно-серых, а также сердоликов, ярко-красных и оранжевых. Большинство из них представляли собой инталии с красивыми углубленными изображениями, некоторые геммы были инкрустированы золотом знаменитым Гиберти.
На всеобщее обозрение была выставлена и коллекция резных кубков, украшенных драгоценными камнями, серебром и золотом. Но к этому времени силы хозяина дома иссякли, и он не стал выделять особо какие-то предметы. Вместо этого он подвел меня к тумбе, на которой стояла лишь одна неглубокая чаша, чуть больше той, что ставили передо мной за ужином.
— Это тоже халцедон, красновато-коричневый, — объяснил Лоренцо хриплым шепотом. На темном фоне были изображены несколько фигур в виде молочно-белых камей. — Это мое единственное редчайшее сокровище. Тот, что держит рог изобилия, — Осирис, а это сидит его жена, Исида. Их сын Гор пашет землю. — Великолепный замолчал, но почти сразу продолжил с гордостью: — Этой чашей пользовались для своих ритуалов правители Египта. Из нее пила сама Клеопатра. После того как Октавиан одержал над царицей победу, чаша исчезла на какое-то время, а потом снова всплыла в Константинополе. Оттуда она попала на двор неаполитанского короля Альфонса и, в конце концов, оказалась в Риме, где я ее и приобрел. — Он угадал, что мне не терпится прикоснуться к ней, и улыбнулся. — Смелее. Потрогайте.
Я так и сделала, поражаясь изяществу древнего изделия. Еще до рассказа Лоренцо я решила, что это флорентийское творение. Края у чаши были холодные и идеально гладкие. Я повернулась с улыбкой к сэру Лоренцо и увидела, что он смотрит с огромным удовольствием и радостью не на чашу, а на меня.
Мой восторг был прерван чьими-то шагами. Я оглянулась и увидела Джованни Пико. Он держал в руке бокал, наполненный темной жидкостью. При виде меня он поразился, я же сжалась, застигнутая врасплох. Он вежливо улыбнулся, а я не сумела выдавить из себя улыбку.