— Лиза! Я не могу больше ждать. Дзалумма, выведи ее оттуда.
Мы переглянулись с рабыней, обе немного напуганные, но полные решимости. Наступившая тишина несколько раз прерывалась: отец сначала дергал ручку двери, потом ворчал, потом снова забарабанил в дверь.
— Ты смеешь мне противоречить? Да как же ты предстанешь перед Господом, когда не слушаешься отца? Я думаю только о твоем благополучии!
У меня готовы были сорваться с языка злые слова, но я сдержалась, плотно сжав губы.
— Лиза, отвечай! — Но ответа не последовало, и он закричал: — Так что мне делать? Принести топор?
Я по-прежнему молчала, хотя гнев так и рвался наружу. После затишья я услышала, что он плачет.
— Ну, как ты не поймешь? — простонал отец. — Дитя мое, я так поступаю не из жестокости, а из любви к тебе. Из любви к тебе! Неужели столь ужасно поехать и послушать фра Джироламо, зная, что это доставит мне удовольствие?
Он говорил так жалобно, что я чуть было, не поддалась, но, тем не менее, ему не ответила.
— Это конец света, дитя мое, — скорбно произнес отец. — Конец света, когда Господь придет, чтобы вершить свой суд. — Он умолк, но тут же душераздирающе всхлипнул. — Я чувствую, будто уже все кончено… Лиза, умоляю, я не могу и тебя потерять…
Я опустила голову и затаила дыхание. Потом услышала, как он уходит, вскоре его шаги раздались с лестницы. Мы подождали еще немного, опасаясь подвоха. Наконец я подала знак Дзалумме, чтобы та отодвинула засов. Она так и сделала, выглянула на секунду за дверь и, убедившись, что отца там действительно нет, подозвала меня к окну.
Отец как раз шел по двору к карете, где ждал возница.
Мое торжество было недолгим, я знала, что не смогу избегать его вечно.
В тот вечер я не спустилась к ужину. Дзалумма тайком пронесла ко мне в комнату тарелку, но у меня не было аппетита, и я почти ничего не съела.
Позже снова раздался стук, как я и ожидала. И опять отец принялся толкать дверь, которую я заранее закрыла на засов. На этот раз он не звал меня, просто постоял тихо какое-то время, после чего обреченно вздохнул и удалился.
Так продолжалось больше двух недель. Я вообще перестала спускаться в столовую, ела только в своей комнате, а выходила, когда знала, что отца нет дома; очень часто Дзалумма вместо меня отправлялась на рынок. Вскоре отец перестал подходить к моим дверям, но, испытывая глубокое недоверие, я продолжала избегать его и по-прежнему сидела взаперти. Когда он отправлялся на мессу, я быстренько бегала в Санто-Спирито, появлялась в церкви с опозданием, недолго молилась и уходила домой до окончания службы. Я, как и моя мать, превратилась в пленницу в родном доме.
Прошло три недели. Наступил Великий пост, а с ним увеличилось рвение отца. Он часто стоял перед моей дверью и проповедовал об опасностях, которые несут с собою тщеславие, чревоугодие и богатство, о зле карнавалов и праздников в то время, когда бедняки голодают. Он умолял посетить с ним мессу. Так велики были толпы тех, кто приходил послушать пламенные проповеди Савонаролы (слава его быстро распространялась, так что люди стекались из окружающих Флоренцию деревень), что монаху пришлось перебраться из небольшой церкви Сан-Марко в более вместительный храм Сан-Лоренцо, тот самый, где покоился прах убитого Джулиано. Но все равно, говорил отец, здание не могло вместить всех верующих; они располагались на лестнице и даже заполняли улицу. Сердца флорентийцев обращались к Всевышнему.
Я хранила молчание, защищенная разделявшей нас толстой деревянной дверью. Иногда я закрывала уши ладонями, стараясь заглушить звук его голоса.
Жизнь становилась такой неприятной, что я начала отчаиваться. Единственным выходом для меня было замужество, но я давно уже не возлагала никаких надежд на художника из Винчи, а Джулиано при своем высоком положении был для меня недосягаем. Тем временем Лоренцо — только он один мог назвать имя подходящего мне жениха — слег от недуга.
И все же я слегка воспрянула духом, когда однажды, вернувшись с рынка, Дзалумма, улыбаясь, сунула мне в руки еще одно письмо с печатью Медичи.
«Моя дражайшая мадонна Лиза,
я искренне разочарован, что Ваш отец до сих пор не ответил на наше послание с просьбой позволить Вам посетить Кастелло вместе с нами. Мне остается только предполагать, что это не простое упущение с его стороны, а молчаливый отказ.
Простите, что не написал Вам раньше. Отец так серьезно болен, что надежда начинает меня оставлять. Прописанные лекарями драгоценные камни, растворенные в вине, оказались бесполезными. Я не беспокоил отца по причине его плохого самочувствия, однако переговорил с моим старшим братом, Пьеро, и он согласился написать от моего имени второе письмо мессеру Антонио. Он спросит у Вашего отца, если тот счел визит в Кастелло неподобающим, нельзя ли мне навестить Вас в Вашем доме — разумеется, в присутствии Вашего отца и моего брата.
Если и на это последует отказ, то я должен спросить: нет ли в городе такого места, где мы могли бы случайно встретиться?
Прошу простить мою дерзость. Это из-за отчаянного желания снова увидеть Вас я стал таким.
Остаюсь Вашим преданным слугой,
Джулиано де Медичи».
Письмо еще долго лежало у меня на коленях, пока я сидела и думала.
Самое подходящее место — рынок. Я часто туда ходила, поэтому очередной поход никому не покажется странным. И все же я могла случайно столкнуться там с соседкой, или другом семьи, или женой какого-нибудь отцовского знакомого. Это было место людное — но недостаточно людное, чтобы скрыться от острого взгляда нашего возницы, и там я рисковала встретить знакомых. Свидание сына Медичи с юной особой наверняка не останется незамеченным. А больше я никуда не ездила. Если я вдруг сверну с привычного маршрута, возница, конечно, сразу доложит отцу.
Рядом стояла Дзалумма, умирая от любопытства. Положение, однако, заставляло ее молча ждать, пока я поделюсь с ней содержанием письма, если вообще захочу поделиться.
— Как скоро, — наконец поинтересовалась я, — Джулиано получит ответ?
— К завтрашнему дню.
Дзалумма улыбнулась, словно мы были с ней в сговоре. О моем визите во дворец Медичи она знала в подробностях: о доброте Лоренцо и его болезни, о дерзком поступке молодого Джулиано, о благородстве и красоте Леонардо. Она, как и я, понимала невозможность моего союза с Джулиано, и все же, я думаю, в глубине души с удовольствием о нем мечтала. Наверное, она тоже была одержима несбыточной надеждой, что невозможное иногда все-таки случается.
— Принеси мне перо и бумагу, — сказала я, а когда все было доставлено, написала ответ. Сложив и запечатав письмо, я передала его Дзалумме.
Потом я поднялась, сняла с двери засов и пошла вниз искать отца.
Отец обнял меня, когда услышал, что я согласна посетить с ним мессу.