Меня немного утешил тот факт, что снаружи больше не доносился рев толпы. Тишина означала, что казни прекратились.

Неуверенно поднявшись, я покачнулась и тихо охнула от боли в плече. Малейшее движение становилось мукой. Я окоченела от холода, каменные стены и пол казались ледяными. Но больше всего меня расстраивало, что я потеряла и обручальное кольцо, и последний золотой медальон.

Я прошла мимо пожилой дамы и остановилась у ржавой железной двери. Торнабуони перестала плакать и почти всю ночь простояла, раскачиваясь на месте; ее глаза превратились в два синяка на бледном лице, белизну которого подчеркивало темно-лиловое платье. Я встретилась с ней взглядом и, увидев в ее глазах ярость и отчаяние, тут же потупилась.

Когда Лаура была рядом, я не хотела произносить имя Джулиано, чтобы не навредить ей, но теперь оно было готово сорваться у меня с языка, и я все время прислушивалась, не идет ли стражник. Когда, наконец, появился тюремщик, я тихо к нему обратилась:

— Есть новости? Что слышно о Джулиано де Медичи?

Он не сразу ответил, а подошел и постоял перед дверью. Долго гремел ключами, бормоча что-то себе под нос, потом выбрал один и вставил его в замок.

Ключ не подошел, и тогда тюремщик взял другой ключ, похуже, темный и тусклый, видно, им редко пользовались, — ключ долго скрежетал в замке, но наконец дверь со скрипом открылась.

— Джулиано де Медичи, — презрительно произнес тюремщик. — Если первой узнаете новость об этом подлеце, то кричите громче.

Больше он не обращал на меня внимания.

— Мадонна Карлотта, — сказал он как-то даже по-доброму, — пойдемте со мной. Дело совсем простое. Приоры зададут вам несколько вопросов. Они не причинят вам никакого вреда.

И взгляд, и тон Торнабуони выражали одну только ярость.

— Никакого зла… Да они уже причинили мне величайший вред, какой только возможно!

— Мне придется позвать на помощь других стражников, — без угрозы в голосе произнес тюремщик.

Секунду они смотрели друг на друга, потом пожилая женщина вышла из камеры и остановилась рядом с ним. Дверь за ними захлопнулась, щелкнул замок.

Мне было все равно. Все равно. «Если первой узнаете новость об этом подлеце, то кричите громче…»

Я обхватила себя руками, уже не чувствуя боли в плече. Так отозваться можно только о живом. Значит, Джулиано скрылся, и они не знают куда.

Я вернулась в свой угол и устроилась, как могла, прислонившись ноющим плечом к холодной стене, чтобы утихомирить боль. Начали звонить колокола, но я ненадолго забылась сном и потому не знала, сколько прозвучало ударов.

Проснувшись, я приняла решение признаться в том, что вышла за Джулиано. Такое преступление не обязательно грозило мне смертью — даже Лоренцо, мстя заговорщикам, пощадил женщин рода Пацци, — а скорее сулило изгнание, но тогда я получу свободу и смогу найти мужа.

Я подыскивала слова, заранее готовя речь перед приорами. Как можно красноречивее я расскажу о том, как Джулиано заботился о Флоренции; укажу им заодно, что он женился на мне, дочери купца, что явно подтверждает его общность с менее знатными и богатыми горожанами.

Наконец послышались шаги тюремщика и звон ключей, я заставила себя подняться с пола. Несмотря на всю мою решимость и разработанный чудный план, руки у меня тряслись и колени подгибались.

Рядом с тюремщиком шагала Дзалумма, озираясь по сторонам ошеломленным, диким взглядом. Когда ее глаза нашли меня, у нее вырвался вздох облегчения, радости и одновременно ужаса. Должно быть, выглядела я жутко.

Тюремщик подвел ее к прутьям моей камеры, потом отошел назад. Я потянулась к Дзалумме, но смогла просунуть сквозь прутья только пальцы.

— Не касаться друг друга! — прорычал тюремщик.

Я сразу убрала руки. Увидев Дзалумму, я не удержалась и всхлипнула так громко и душераздирающе, что даже сама перепугалась. А, начав рыдать, уже не могла остановиться.

— Не надо… — Она нежно потянулась ко мне, но грозная мина стражника заставила ее отпрянуть. — Перестань. Слезами горю не поможешь… — Но у нее самой по щеке уже стекала слеза.

Я постаралась успокоиться.

— Я в порядке. Мне зададут только несколько вопросов, а так как я ничего не знаю, то все кончится быстро.

Дзалумма отвела на секунду глаза, а потом снова посмотрела на меня.

— Будь мужественной. — Я оцепенела.

— Он здесь, в тюрьме. Вчера ночью дом подожгли, но слугам, в конце концов, удалось загасить огонь. Многое спасли. Но… — Дзалумма наклонила голову, и я поняла, что она глотает слезы.

— Бог мой! Джулиано! Только скажи, он цел? Скажи, что он не пострадал!

Она как-то странно взглянула на меня.

— Я ничего не знаю о Джулиано. Вчера ночью пришел гонфалоньер и арестовал твоего отца.

XLIX

— Нет. — Я отступила на шаг.

— Гонфалоньер со своими людьми обыскал весь дом. Переворошил все комнаты. Они нашли у тебя письма от Джулиано…

— Не может быть.

— … А так как Лоренцо много лет был лучшим клиентом твоего отца, то мессера Антонио обвинили в шпионаже для клана Медичи. — Она потупилась, голос ее дрожал. — Его пытали.

В своем эгоизме я думала только о себе и Джулиано. Я знала, что мой брак разобьет отцу сердце, но считала, что наш союз стоит того. Теперь отец поплатился за мое упрямство гораздо страшнее.

— О Господи, — простонала я. — Скажи им… скажи им, пусть допросят меня. Скажи им, что он ничего не знает о Медичи, а я знаю все. Прохожие… — Мне вдруг пришла в голову счастливая мысль, и я кинулась к прутьям решетки, стараясь перехватить усталый взгляд тюремщика. — Прохожие на виа Ларга все видели в ту субботу, когда я вышла замуж! Они смотрели, как отец, стоя посреди улицы, кричит на меня, а я отвечала ему из окна дворца Медичи. Он умолял меня вернуться домой, он был против моего брака, союз с Медичи был ему отвратителен — пусть спросят Джованни Пико! Мой отец предан Савонароле. Пусть спросят… служанку Лауру! Она подтвердит!

— Я все им передам, — пообещала Дзалумма, но тон ее был печален.

Тюремщик возник между нами и кивком велел ей уйти.

— Я все им передам! — прокричала она, уходя по коридору.

Следующие несколько часов я провела совершенно одна, даже тюремщик не мог отвлечь меня от мысли, что я чудовище, а не дочь. Но разве я могла поступить иначе? Разве могла я защитить отца? Я ждала, убитая горем, не послышатся ли шаги, мужские голоса, звяканье ключей.

Наконец я услышала, что хотела, и, кинувшись к двери моей клетки, вцепилась в прутья решетки.

Тюремщик сопровождал какого-то человека в строгих синих одеждах, что говорило о его высоком положении — я решила, что это кто-то из приоров или, быть может, один из двенадцати избираемых советников синьории. Очень сдержанный в манерах, высокий, худой господин лет сорока, с пробивающейся сединой, но очень густыми черными бровями, сведенными на переносице. У него был длинный узкий нос и заостренный подбородок.