Я решила, что Маттео не нужно никакого отпущения. Это Бог должен просить прощения у моего мужа.
Когда от напитка Боны я окончательно сделалась сговорчивой, Франческа и другие горничные прошли со мной в покои герцогини, надели на меня черное платье, оказавшееся слишком длинным, и вуаль, из-за которой весь мир подернулся черной дымкой, но мне было все равно. Я не хотела ничего видеть.
Через несколько скорбных, бессмысленных часов меня отвели в часовню, где в деревянном ящике перед алтарем покоился Маттео, на его груди, под скрещенными руками, лежало распятие. Свечи, которые я зажигала, молясь за него, до сих пор горели на алтаре. Я швырнула их в другой конец часовни, не обращая внимания на сдавленные возгласы окружающих и горячий воск, текущий по рукам.
В эту первую ночь я не спала и минуты.
На следующий день я сидела рядом с Маттео в часовне, Бона была тут же, а придворные вереницей тянулись мимо тела. Среди множества знакомых лиц мелькнуло одно чужое, с черной бородой и черными волосами, с ярко блестевшими глазами. Я не знала этого человека, но все-таки видела его прежде. У него за плечом висела седельная сумка. Он подошел поближе, опустился на колени и протянул ее мне, словно подарок.
Я поняла, что это тот самый всадник, человек, покинувший отряд папских легатов, которых мой муж сопровождал на пути из Рима в Милан, чтобы побыстрее доставить Маттео домой. Он был рядом со мной в комнате Маттео, дожидался исхода, пока я не прогнала его.
— Это принадлежало вашему мужу, мадонна, — сказал он.
Голос у него был звучный и мягкий, он говорил, не глядя мне в глаза. Если этот человек и испытывал какие-то чувства, то старательно скрывал их.
— Он просил меня обязательно отдать это вам.
Всадник был примерно возраста Маттео, и герцог обязательно обратил бы внимание на этого юношу, если бы не его огромный острый нос. Галеаццо время от времени заводил интрижки и с мужчинами.
Я поблагодарила незнакомца. Сумка оказалась тяжелее, чем я предполагала. Я взяла ее и уронила на пол. Я не смогла заставить себя заглянуть внутрь, только не на глазах у всего двора. Чужак поклонился и ушел. Я больше не вспоминала о нем.
Последним к гробу подошел герцог Галеаццо, неприязненно посмотрел на тело моего мужа и проговорил без всякого выражения:
— Какая жалость. Он был одним из самых талантливых моих писцов. Умер, как я понимаю, от яда?
При этих словах я громко ахнула. Чикко, с покрасневшими глазами стоявший рядом с герцогом, тут же отвел его в сторонку, но я встала и окликнула Галеаццо, желая услышать объяснение. Какой яд? Разве так сказал врач? Почему никто не объяснил мне раньше?
Я пыталась пробиться через толпу и отыскать черноволосого всадника, который отдал мне сумку. Ведь он путешествовал вместе с Маттео, а потому наверняка должен знать, если моего мужа отравили.
Но всадника нигде не было, и Франческа с Боной уговорили меня сесть на место. Они утверждали, что его светлость ошибся. Он спутал Маттео с другим человеком, там был совсем иной случай. Но я не поверила им и разрыдалась.
Потом были священники и римские легаты, публичное отпевание и псалмы, но не похороны. Первый раз на памяти людей земля покрылась такой толстой коркой льда, что ее не удалось пробить. Мы не сможем похоронить тело, пока почва не оттает.
Тело Маттео унесли куда-то на улицу, как я подозревала, туда, где до него не доберутся дикие звери, зато сохранит мороз. Они поступили мудро, не сказав мне, куда положили тело. Бона усадила меня за стол в общей трапезной рядом с часовней. Он был заставлен блюдами, от которых меня мутило. Вид еды был мне невыносим, поэтому придворные дамы увели меня обратно в комнату Боны, где я выпила еще вина с горьким привкусом мака и несколько часов просидела, глядя на огонь.
Маттео погиб. Ромул и Волчица отравили его, чтобы он ничего не рассказал, а следующим они убьют Лоренцо. Я не могу собрать ни волю, ни разум, чтобы как-то помешать им. К кому мне обратиться за помощью? Кому довериться?
Когда наступила ночь, Франческа помогла мне раздеться и облачиться в ночную рубашку. Она предложила мне еще горького вина, но я отказалась и улеглась на свою узкую койку. Бона пришла и, прежде чем лечь в постель, стала молиться. Я лежала, прислушиваясь к ее шепоту и трясясь от безмолвной ярости. Мне хотелось ударить госпожу, вырвать четки из ее пальцев, прокричать, что все это время она учила меня лжи. Бог никогда не был ни любовью, ни справедливостью. Я ненавижу Его.
Но я сдержалась, с тоской дожидаясь, пока заснет Бона и захрапит Франческа В свете камина я встала, отыскала свою шаль и туфли и выскользнула на лоджию.
Я сошла по лестнице, выскочила в открытую галерею и задохнулась от морозного воздуха. Я с трудом находила дорогу в темноте, несколько раз поскальзывалась на льду. Когда добралась до комнаты Маттео, меня всю трясло. Здесь было холодно, темно и сыро, дрова давно прогорели, а дымоход не закрыли, но я не стала разводить огонь. Мне было все равно, простужусь я или замерзну. Я с радостью приняла бы смерть.
Я сама не знала, зачем пришла в комнату мужа. Наверное, хотела выплакаться, но ведь меня услышат даже с закрытыми ставнями. Я вошла, задвинула за собой засов и заметила на ковре перо Маттео.
Видимо, оно запуталось в простынях и упало, когда я сняла их, чтобы обмыть тело. Я встала на колени перед этим пером, и горе хлынуло из меня потоком. Рыдания сотрясали тело так, что я рухнула на ковер, прижимая перо к груди.
Я рыдала примерно полчаса. Когда я пришла в себя, из глаз, рта и носа текло, а несчастное перо сломалось. Хватая ртом воздух, я с трудом села и почувствовала, как в грудинную кость впивается что-то маленькое, металлическое.
Ключ Маттео.
«На случай крайней необходимости».
Я утерла рукавом глаза и нос, потом посмотрела на письменный стол Маттео и тайную панель рядом с ним, спрятанную в темной обшивке. Ослабевшая и дрожащая от слез, я на четвереньках доползла до стола, села на стул и зажгла лампу. Масла в ней осталось мало, и пламя получилось слабым. Я придвинулась к стене, провела по ней пальцами, отыскивая крошечную скважину, затем вытянула из-под рубахи кожаный ремешок и сунула маленький ключ в замок.
Дверца тайника откинулась с легким щелчком. Из кладки под обшивкой был вынут один кирпич, и в углублении лежала толстая стопка бумаг размером с лист манускрипта. Я осторожно вынула все, перенесла на письменный стол мужа и придвинула лампу.
На самом верху лежал маленький мешочек из черного шелка, перевязанный алой лентой, а под ним письмо на новой бумаге, сложенное втрое, запечатанное воском и адресованное «моему светочу». Развязывая черный мешочек, я приготовилась к новому эмоциональному потрясению. Я думала, там будет какая-нибудь драгоценность, подарок на память о нем, но внутри оказался только крупный серо-коричневый порошок.
Я вернулась к письму, надеясь наконец-то узнать, почему муж отвергал мои любовные притязания.