Кантерелла — вот как это называется: ядовитый порошок, столь смертоносный, что одной его крупинки достаточно, чтобы убить человека, свести его в могилу за считанные дни. Воздействие его ужасно. Голова болит, словно ее сдавливают тисками, перед глазами все расплывается, тело трясет в лихорадке. Начинается кровавый понос, и внутренности скручивает такая боль, что жертва принимается выть.
Слухи твердят, что лишь Борджа знают тайну этого яда: как составлять его, как хранить, как подать, чтобы замаскировать вкус. Родриго Борджа — или, возможно, мне следовало бы сказать, его святейшество Александр VI — узнал эту тайну от своей любовницы, огненноволосой Ваноццы Каттаней, еще когда был простым кардиналом. Старший брат Родриго, Педро Луис, несомненно, был бы избран Папой… если бы не умелое и своевременное применение кантереллы.
Родриго и Ваноцца как любящие родители поделились рецептом со своими отпрысками — во всяком случае, со своей миловидной дочуркой, Лукрецией. Кто лучше сумеет убаюкать настороженность, чем Лукреция с ее застенчивой улыбкой и нежным голоском? Кто успешнее совершит убийство и предательство, чем Лукреция, которую восхваляют как самую невинную девушку в Риме?
«Лихорадка Борджа» прошлась по Риму, словно чума, прореживая ряды прелатов до тех пор, пока жизнь каждого кардинала, располагающего хоть какими-то средствами, не превратилась в кошмар. В конце концов, ведь когда кардинал умирает, его богатства отходят к Церкви.
Для того чтобы вести войну, нужно много денег. Много денег, чтобы собрать такую большую армию, которая смогла бы захватить все города-государства по всей Италии, чтобы объявить себя главой не только в вопросах духовных, но и в вопросах мирских. А именно этого Папа и его незаконнорожденный сын Чезаре жаждали больше, чем Царствия Небесного. Они желали заполучить сей мир.
Сейчас я сижу в замке Сант-Анджело вместе с другими женщинами. Из окна моей комнаты я вижу неподалеку Ватикан, папские апартаменты и дворец Святой Марии, где я когда-то жила вместе с мужем. Мне позволяют гулять по саду и обращаются со мной учтиво, но это не более чем дань приличиям: я здесь пленница. Я проклинаю тот день, когда впервые услышала имя Борджа. Я молюсь о том дне, когда услышу колокольный звон, возвещающий о смерти старика.
Но для этого нужна свобода. И вот я держу флакон и рассматриваю его на просвет в лучах яркого римского солнца, льющегося в окна. Флакон из изумрудно-зеленого венецианского стекла сияет, словно драгоценный камень; порошок в нем тусклый, непрозрачный, голубовато-серый.
«Кантерелла, — шепчу я. — Милая, милая кантерелла, спаси меня…»
Я — Санча Арагонская, внебрачная дочь человека, который на год стал Альфонсо II, королем Неаполя. Как и Борджа, мое семейство явилось на Итальянский полуостров из Испании, и, подобно им, я говорю по-испански дома и по-итальянски в обществе.
Самое яркое воспоминание детства у меня относится к одиннадцатому году жизни, к девятнадцатому сентября 1488 года от Рождества Господа нашего. Это был праздник в честь святого Януария, покровителя Неаполя. Мой дедушка, король Ферранте, выбрал эту дату, дабы отпраздновать тринадцатую годовщину своего восхождения на неаполитанский трон.
Обычно мы, королевская семья, не участвовали в торжествах, проводившихся в огромном кафедральном соборе, построенном в честь святого Януария. Мы предпочитали праздновать в уюте Кьеза Санта Барбара, церкви, расположенной среди садов королевского дворца, Кастель Нуово. Но в том году дедушка решил, что это будет хорошим политическим ходом — провести публичную церемонию в честь годовщины. И поэтому наша огромная процессия двинулась в собор, а с некоторого расстояния на нас глазели зие — тетушки собора Сан Дженнаро, причитающие женщины в черном, молившие святого, чтобы он защитил и благословил Неаполь.
А Неаполь нуждался в благословении. Он побывал ареной множества войн: мое семейство, Арагонская династия, завоевала этот город в кровопролитном сражении всего сорок шесть лет назад. Хотя мой дедушка мирно унаследовал трон от своего отца, Альфонсо Великодушного, самому Альфонсо пришлось бороться за Неаполь с анжуйцами, сторонниками этого француза, Карла Анжуйского. Короля Альфонсо любили за то, что он заново отстроил город, возвел величественные дворцы и базарные площади, укрепил стены, пополнил королевскую библиотеку. Моего дедушку любили меньше. Он стремился укрепить свою власть над местными дворянами, в жилах которых текла анжуйская кровь. Он много лет вел мелочные войны с разнообразными баронами и никогда не доверял собственному народу. А тот, в свою очередь, никогда не доверял ему.
Еще в Неаполе часто случались землетрясения, включая и землетрясение 1343 года, свидетелем которого оказался Петрарка и которое разрушило половину города и потопило все корабли в обычно мирном порту. А еще там есть Везувий, доныне склонный к извержениям.
Потому-то в тот день мы и пришли, дабы обратиться с мольбой к святому Януарию и, если повезет, узреть чудо.
Процессия, направлявшаяся в кафедральный собор, была весьма величественной. Впереди шли мы, женщины и дети, принадлежащие к королевскому семейству, в сопровождении стражников в сине-золотых одеждах; мы прошли к алтарю мимо одетых в черное простолюдинов, склонявшихся перед нами, словно колосья под ветром. Первой шла королева, супруга Ферранте, пышная, цветущая Хуана Арагонская, за ней — мои тетушки Беатриса и Леонора. Следующей шла моя на тот момент незамужняя сводная сестра Изабелла, которой поручено было приглядывать за мной и моим восьмилетним братом Альфонсо, а также за самой младшей дочерью Ферранте, моей тетей Джованной, родившейся в один год со мной.
Старшие женщины были в традиционном наряде неаполитанских дворянок: в черных платьях с пышными юбками, туго зашнурованными корсетами и рукавами, узкими сверху и расходящимися на ширину церковных колоколов к запястью, так что они ниспадали куда ниже бедра. Нам, детям, дозволялись более яркие цвета. На мне было платье из ярко-зеленого шелка с парчовым корсетом, туго затянутым на отсутствующей груди. На шее у меня была нитка морского жемчуга и маленький золотой крестик, а на голове — вуаль из тонкой черной ткани. Альфонсо был в светло-голубом бархатном камзольчике и брюках.
Мы с братом шли, взявшись за руки, следом за нашей сводной сестрой. Я изо всех сил делала гордый и уверенный вид, упорно глядя на подол платья Изабеллы, а мой брат тем временем непринужденно оглядывал собравшихся. Я же позволила себе лишь однажды бросить взгляд в сторону, на трещины в арке между двумя мраморными колоннами и на расколотый надвое круглый портрет святого Доминика над аркой. Прямо под ним были устроены строительные леса, останки ремонта, тянувшегося с землетрясения, которое причинило значительный ущерб собору — еще за два года до прихода Ферранте к власти.
Меня огорчало, что меня сдали на попечение Изабеллы, а не моей матери. Обычно отец всегда приглашал для таких случаев мою мать, восхитительную золотоволосую красавицу из знатной семьи, мадонну Трузию Газзела. Ее общество доставляло ему удовольствие. Мне кажется, отец был не способен на любовь, но в нежных объятиях моей матери он определенно подходил достаточно близко к этому.