Я вытерлась куском ткани. Наконец подошло назначенное время. Я встала и в темноте кое-как оделась.
Прочие дамы крепко спали, но донну Эсмеральду было не так-то легко одурачить. Когда я с непривычки неловко пыталась зашнуровать корсаж, дородная пожилая матрона, облаченная лишь в льняную ночную сорочку, вошла ко мне в комнату.
Она ничего не сказала. Поскольку в комнате было темно, я не могла разглядеть ее лица, но чувствовала ее неодобрение и вполне могла представить ее мрачный взгляд.
— Мне не спится, — поспешно сказала я. Эсмеральда продолжала молчать, и я потребовала:
— Помоги же, наконец, зашнуровать корсаж! — Эсмеральда подчинилась, с силой дергая шнурки.
— Это приведет лишь к новым неприятностям, мадонна. — Я была слишком порывиста и слишком опьянена любовью, чтобы стерпеть правду.
— Я же сказала тебе, мне не спится! Я пойду подышу свежим воздухом.
— Молодой женщине не следует ходить одной в такое время. Позвольте мне сопровождать вас или позовите кого-нибудь из стражников, — настойчиво сказала донна Эсмеральда.
— Зашнуруй корсаж и оставь меня! Вчера вечером я ушла с пира одна и успешно добралась до своих покоев, разве не так? Я вполне в состоянии защитить себя.
Некоторое время Эсмеральда ничего не говорила — просто закончила работу и отступила на шаг. Наконец она вздохнула; она прекрасно знала меня и не могла не высказать то, что было у нее на уме.
— Не совсем так, мадонна. Вчера вечером вам понадобилась помощь.
Я была слишком поражена, чтобы отвечать. Откуда кто-то, кроме меня самой и Чезаре, мог узнать о неучтивости его святейшества? Если донна Эсмеральда уже была посвящена в эту тайну, значит, мне нечего и мечтать о том, чтобы скрыть наш роман с Чезаре от обитателей папского дворца.
Но я сказала себе, что меня это не волнует.
— Я не стану больше говорить с вами об этом, — в конце концов произнесла Эсмеральда. — Я знаю, что вы своенравны и глухи к доводам рассудка. Но хотя бы услышьте меня, если можете: это приведет вас к еще большей опасности, чем та, с которой вы столкнулись прошлой ночью. Не менее. Вы — Ева в райском саду, и вы встретились со змеем.
— Оставь меня, — приказала я и закрыла лицо вуалью.
После по-летнему жаркого дня ночной воздух сделался лишь немного прохладнее; я привыкла к прибрежным туманам, но Рим не имел подобного покрова. Мне приходилось полагаться на темноту и мою вуаль, чтобы скрыть мой первый обман.
В небе облака наполовину заслонили прибывающую луну. В таком скудном свете, да еще и с темной вуалью на лице, я двигалась, то и дело останавливаясь, будто полуслепая. Сад казался совершенно незнакомым: яркие краски листвы сменились серыми тенями, розы и апельсиновые деревья превратились в незнакомцев. Я нерешительно шла по дорожке, сражаясь с паникой. Где мне сворачивать, сейчас или на следующей развилке? А вдруг я заблужусь и Чезаре подумает, что я одурачила его, и в негодовании уйдет из сада?
Или это он меня одурачил?
Я выругала себя за подобные страхи. Я жалела о том, что моя любовь к Чезаре так сильна, потому что она делала меня слабой.
Вздохнув поглубже, чтобы успокоиться, я приняла решение и свернула на ближайшей развилке. И сразу же разглядела каменную скамью под оливой, и что-то темное шелохнулось на фоне светлого камня — силуэт человека.
Чезаре. Мне хотелось закричать, словно девчонке, и кинуться к нему, но я заставила себя идти медленно и царственно: он и сам не захотел бы иного.
Он тоже был одет в черное и весь, кроме лица и рук, сливался с ночной тьмой.
Он ждал, высокий и величавый, пока я подойду к нему — а потом мы отбросили всякую сдержанность. Я не знаю, кто из нас сделал первое движение. Возможно, это произошло одновременно, но я не почувствовала никакого промежутка времени между тем моментом, когда я шагнула к Чезаре, и тем мгновением, когда моя вуаль полетела в сторону и мы слились в объятиях — губы с губами, тело с телом — так крепко, что мне почудилось, будто я растворяюсь в его плоти. Жар этих объятий был так силен, что, если бы не наши сплетенные руки, я рухнула бы без чувств.
К моему смятению, Чезаре оторвал меня от себя.
— Не здесь, — хрипло произнес он. — Ты не какая-нибудь кухонная девка, чтобы брать тебя в грязи. Доверься мне, я все устроил. Мы будем в безопасности.
Я снова накинула на себя вуаль. Чезаре взял меня за руку и уверенным шагом двинулся вперед; он хорошо знал дорогу. Он повел меня вдоль задней части дворца, к неохраняемому входу, ведущему в какой-то незнакомый коридор. Коридор привел нас к тяжелой деревянной двери, за которой обнаружился еще один коридор, длинный, недавно построенный, грубо отделанный и никак не обставленный. Он явно был устроен лишь для того, чтобы предоставить кому-то возможность незаметного прохода, и ни для чего иного. Факелы на стенах освещали нам путь.
Вскоре мы добрались до очередной двери, и Чезаре отворил ее эффектным жестом. Я озадаченно нахмурилась. Мы очутились в приделе церкви, старинном и изысканно украшенном. На алтаре мерцали обетные лампады; рядом с алтарем стоял папский трон, за ним — сиденья для кардиналов.
Губы Чезаре изогнулись в улыбке.
— Это Сикстинская капелла, — сказал он, помогая мне перебраться через порог. — Мы в соборе Святого Петра.
От изумления я приоткрыла рот, и вуаль скользнула мне по губам. Так значит, это был тот самый проход, по которому его святейшество проходил во дворец Святой Марии.
— Пойдем, — позвал меня Чезаре.
Мы быстро прошли через придел, потом через собор и соседние залы Ватикана. На пути нам не встретилось ни единого стражника: Чезаре постарался обеспечить нам уединенность.
Он привел меня в покои Борджа — я узнала их по празднеству, проходившему прошлым вечером; от мысли о том, что я нахожусь совсем рядом с Папой, мне сделалось слегка не по себе. К счастью, Чезаре повел меня в другую сторону и наверх по лестнице. Наконец мы добрались до неохраняемых покоев, и Чезаре распахнул передо мною дверь.
— Я привел тебя в собственную постель и отослал слуг до утра, — сказал он, закрывая за нами дверь. — Как надолго ты захочешь здесь остаться, зависит только от тебя, мадонна.
— Навсегда, — пробормотала я.
Чезаре упал передо мною на колени, обнял меня за ноги и уткнулся лицом в мои юбки.
— Лишь скажи, что ты хочешь этого, Санча, и я сложу с себя священнический сан! — с пылом произнес он. — Отец хочет, чтобы я стал Папой, и потому мне пришлось стать кардиналом, но по складу натуры я не гожусь для этого. Его святейшество выполнит любую мою просьбу. Он аннулирует твой брак с Джофре. Ты, конечно же, знаешь, что твой муж на самом деле не сын ему…
Джофре — не сын Папы? Это открытие вызвало страх в каком-то дальнем уголке моей души, и эта маленькая, обособленная, замкнутая часть души отнюдь не поразилась, услышав предложение Чезаре, и более того, отчаянно пожелала принять его.