Я не смогла читать дальше; руки мои разжались, и письмо упало на пол. Капризная судьба жестоко подшутила над молодым Феррандино: он так долго и так тяжко сражался за свой трон — и все лишь для того, чтобы так быстро утратить его. Хуже того: у них с Джованной так и не родился наследник, и потому корона перейдет к предыдущему поколению, к Федерико.
Теперь у меня был законный повод вернуться в Неаполь, к себе домой. В обычных обстоятельствах я ухватилась бы обеими руками за любой подходящий случай, но мне невыносима была сама мысль о том, чтобы вернуться, прикрываясь смертью Феррандино. И кроме того, я не желала ни на миг расставаться с Чезаре. Потому я осталась в Риме, отослав родственникам свои соболезнования.
В том же месяце, когда я узнала о смерти Феррандино, Хуана Борджа послали на войну. Вооружившись усыпанным драгоценными камнями мечом и титулом гонфалоньера и полководца Церкви, он под фанфары выехал из Рима в сопровождении папской армии.
Вскоре к нему пришел успех — к немалому разочарованию Чезаре. («Бог посмеялся надо мной, позволив моему безмозглому брату одержать победу благодаря счастливому случаю, а не воинскому искусству!») Папская армия стремительно захватила десять мятежных замков, над которыми реяли французские флаги. Папа был пьян от радости. За обедом он зачитывал вслух депеши Хуана — все они были полны самовосхваления. Лукреция сдержанно улыбалась и кивала, подбадривая отца, когда тот приходил в особенное возбуждение. Чезаре все крепче сжимал губы, пока они вообще не исчезали.
А затем Бог послал Хуану расплату в лице бесстрашной знатной дамы по имени Бартоломея Орсини. Она располагала сильным и всецело преданным ей войском, которое обороняло ее внушительную крепость, находившуюся в дне быстрой езды на север от Рима, в Браччано, и стоящую над большим озером, от которого город и получил свое имя. Папская армия была особенно заинтересована в том, чтобы разбить семейство Орсини: это их вероломный договор с французами и похищение Джулии позволило Карлу вторгнуться в Рим и подтолкнуло Александра к тому, чтобы он приказал Феррандино отступить в Неаполь. Его святейшество решил, что настало время преподать урок этим Орсини за их тяготение к французам. В папском государстве имелись и другие мятежные знатные семейства, и судьба Орсини должна была стать уроком для всех их, дабы они знали, что случается с теми, кто осмеливается не повиноваться Папе как духовному и светскому правителю.
Чезаре рассказал мне всю эту историю, в подробностях и с огромным удовольствием. Первоначальный успех наполнил герцога Гандийского еще большим высокомерием. Он написал Бартоломее письмо с угрозами. Она расхохоталась и плюнула на это письмо. Он написал ее армии официальное послание, требуя сдаться и обещая им безопасность в том случае, если они оставят свои позиции и перейдут на сторону папского государства, дабы сражаться за него.
Люди Бартоломеи обсмеяли его.
— Приходи, — сказали они. — Приходи, повоюем. Приходи и попробуй на вкус, что такое настоящая война, гонфалоньер.
Хуан изучил со стороны массивные стены замка Браччано. Он даже выстроил войска в примитивный боевой порядок для штурма стен. Но в конце концов, по словам Чезаре, который читал письмо великого гонфалоньера к его святейшеству, Хуан уразумел, что тут все складывается совсем по-другому: его армия вполне может потерпеть поражение.
И потому его армия тихо и скромно, под покровом ночи удалилась от Браччано и направилась на север, к не столь хорошо укрепленному замку в Тревиньяно, где и гарнизон был поменьше. А над крепостью победившей Бартоломеи так и остался реять французский флаг.
В Тревиньяно солдаты Хуана провели ожесточенное сражение, пока он слал им указания, держась в стороне. Это оказалось нелегко, но все же армия Александра захватила замок и разграбила город.
Но отдохнуть солдатам не дали, поскольку семейство Орсини, возглавляемое их патриархом Карло, заняло денег у французов и наняло армию из тосканцев и умбрийцев. Они двинулись на юг, к крепости в Сориано — ее держал кардинал Орсини, считавший, что власть Папы над церковью следует ограничить и что уж тем более Папе не стоит совать нос в мирские дела знати Папской области.
Армия Хуана была вынуждена встретиться с врагами здесь, в нескольких днях езды к северу от Рима. Орсини оказались умными стратегами; они быстро заманили часть войска гонфалоньера в сторону, разбили его и ринулись в контратаку. На этот раз Хуан очутился в гуще сражения и не смог бежать куда-нибудь в более безопасное место. Он был легко ранен в плечо и потерял пятьсот человек.
Несомненно, подобный исход никогда не приходил ему в голову. Он немедленно отступил, а его армия капитулировала.
Теперь за обедом Александр кипел от злости. Он вскакивал с кресла, расхаживал по залу и кричал — поносил Хуана за его идиотизм, а себя за то, что не приобрел больше солдат, больше лошадей, больше мечей. Он клялся, что опустошит все сундуки в Риме, продаст даже собственную тиару…
Но по большому счету его святейшество был человеком практичным. Он заключил сделку с Орсини, получив от них пятьдесят тысяч золотых дукатов и две крепости в обмен на обещание прекратить войну. Александр также согласился просить моего дядю, короля Федерико, чтобы тот отпустил пленников-Орсини, которых до сих пор держали в Неаполе. А тем временем он велел Хуану вернуться домой.
Осенние дни в Риме несут с собой прохладу — предвестье зимних холодов. Многие в Италии сказали бы, что зима здесь теплая: ведь снег лишь изредка ложится на старинные здания и дворцы. Но я привыкла к зиме, которая мало чем отличалась от лета, и потому ожидала приближающейся римской зимы с некоторым страхом.
Я старалась проводить как можно больше времени в одиночестве, без моих фрейлин. Я никогда толком не умела таиться и скрывать, а мое открытие — истинная природа отношений между Лукрецией и ее отцом — до сих пор не давало мне покоя. Втайне я сердилась на Чезаре. Будь я мужчиной, говорила я себе, я давно бы уже убила Александра, чтобы защитить Лукрецию, и наплевала бы на последствия.
На самом же деле я тоже оказалась в положении соучастницы, ибо хранила ужасную тайну из боязни за собственную жизнь. Я была ничем не лучше их. Я была прелюбодейкой, обманывающей собственного мужа. И потому я старалась оставаться Лукреции хорошей подругой. Она начала на свой лад доверять мне, — хотя теперь я понимала, почему она никому не может доверять полностью. Мы вместе танцевали на празднествах, смеялись, играли в шахматы (Лукреция была истинным мастером и всегда выигрывала), а иногда отправлялись прокатиться верхом в римские сосновые леса, в сопровождении наших фрейлин и стражников.
Однако наша дружба тревожила меня; я не могла забыть, с какой ревностью отнеслась ко мне Лукреция, когда думала, что я могу отнять у нее внимание отца. Не могла забыть и искреннего восторга, который звучал в ее голосе в момент совокупления с Александром.
Я пыталась мысленно оправдать ее, как мог бы оправдать Альфонсо: возможно, прожив столько лет при этом развращенном дворе, она просто перестала различать грань между добром и злом. Или, возможно, она лишь изображала восторг, чтобы защитить себя от гнева Александра.