Альфонсо рассказывал об этом с подавленным видом, порожденным отнюдь не одним лишь физическим изнеможением. Подперев голову рукой, он устало произнес:
— Папа настолько взбесил испанцев своей непрестанной лестью в адрес короля Людовика, что послы в открытую оскорбили и самого Александра. На самом деле Гарсиласо де Вега хватило мужества заявить прямо в лицо его святейшеству: «Я надеюсь, что вскоре вы будете вынуждены отправиться следом за мной в Испанию — как беглец, на каком-нибудь баркасе, а не на таком прекрасном корабле, как мой».
У меня вырвался радостный возглас, когда я представила, как де Вега поставил Александра на место; но в то же время я знала, что подобная прямота не могла остаться неотомщенной.
— И что же сказал Папа?
— Он взбеленился, — сказал Альфонсо. — Он сказал, что дон де Вега оскорбил его, обвинив в соглашении с Францией. Он сказал, что его верность Испании неизменна.
Я промолчала, внимательно глядя на брата. Я боялась, что Лукреция по-прежнему имеет на него настолько сильное влияние, что он может счесть отъезд испанских послов излишне резким поступком; но этого не произошло. Лицо Альфонсо оставалось мрачным и обеспокоенным.
Помолчав некоторое время, Альфонсо заговорил снова, тоном человека, потерявшего всякую надежду.
— Я постоянно общаюсь с Асканио Сфорцей, — сказал он. — Он заметил, что Лукреция может любить меня, но ее мнение ничего не значит для Папы в подобных вопросах. Она изо всех сил возражала против развода с Джованни Сфорцей, но все ее возражения ни к чему не привели.
Мне хватило снисходительности не указывать, что я говорила то же самое еще несколько недель назад, но тогда он не пожелал меня слушать. Вместо этого я сказала:
— Александр прислушивается к одному-единственному человеку, и этот человек — Чезаре. Он — главная опасность, угрожающая нам.
Альфонсо некоторое время мрачно размышлял над этим, потом продолжил:
— Сфорца подумывает об отъезде из Рима. Он подозревает, что через некоторое время сторонникам Арагонского дома станет небезопасно находиться здесь.
Я окаменела. Я понимала, что политические заигрывания Чезаре с Францией ставят нас с братом в скверное положение. Но прямая физическая угроза — тот факт, что Борджа могут попытаться убить Альфонсо, — до сих пор не казалась мне реальной. Теперь же я взглянула на брата и осознала, что натворил Чезаре: над Арагонским домом нависла страшная угроза.
Быть может, утверждение Чезаре о том, что он хочет жениться на Шарлотте Арагонской, было лишь уловкой? Может, он изначально намеревался жениться на невесте, которую ему подберет король Людовик, и заключить союз со злейшим врагом моей страны? Если Чезаре желал отомстить мне, он не смог бы придумать ничего лучше, как грозить Альфонсо: я ценила жизнь брата куда выше собственной.
Если же Чезаре получит возможность распоряжаться французской армией, он сможет не только отнять у меня Альфонсо — он сможет захватить Неаполь.
Я вдруг перенеслась в далекое прошлое. Я сидела в темной пещере стреги неподалеку от Везувия, видела, как смягчается ее красивое лицо под черной вуалью, слышала ее мелодичный голос: «Будь осторожна, или твое сердце погубит все, что ты любишь».
«Чезаре, — подумала я. Меня на миг охватил безумный страх, и я инстинктивно коснулась стилета, спрятанного в моем корсаже. — Чезаре, мое сердце… Мое черное, злое сердце. Я не могу позволить тебе погубить моего брата».
Джофре полностью поправился и возобновил свои дурацкие ночные похождения. Мы с Альфонсо оставались в Риме даже в июле, после того как Антонио Сфорца уехал в Милан, поддержать своего брата, герцога Лодовико Сфорцу. Французская армия уже перешла через Альпы и подтягивалась для нападения на этот северный город.
Я беспокоилась лишь за Альфонсо: он был мужчиной, а значит, имел политическое влияние. Я была всего лишь женщиной, и потому на меня смотрели как на неудобную супругу, но не как на прямую угрозу. Мы оба пытались уверить себя, что нам ничего не грозит, особенно теперь, когда Лукреция находится на четвертом месяце беременности и Александр с восторгом ожидает рождения первого законного внука — наследника Арагонского дома и дома Борджа.
Папа постоянно повторял, что король Людовик никогда не нападет на Неаполь; он утверждал, что французский король заинтересован лишь в Милане, и ни в чем более. Как только Людовик установит свою власть над Миланом, он уведет армию.
Нам очень хотелось верить утверждениям Папы.
Но Альфонсо смог им верить лишь до определенного предела. Он скрывал от меня один секрет, и я до сих пор не могу простить ему этого, хотя и знаю, что он поступил так лишь из стремления защитить меня.
Король Людовик с легкостью заполучил власть над Миланом; горожане, беспокоясь за свои шеи, высыпали на улицы, чтобы поприветствовать его. Что же до герцога Лодовико и его кузена, кардинала Сфорцы, то они не сумели заручиться достаточной поддержкой, чтобы отразить нападение. Осознав это, они бежали еще до того, как город открыл ворота французской армии.
Вместе с королем в город въехал Чезаре Борджа.
Август лишь начался, и по утрам стояла приятная прохлада. Лукреция пригласила меня позавтракать вместе с ней в крытой галерее дворца. Мы радостно беседовали о том, о чем обычно говорят женщины, когда одна из них ждет ребенка, но тут наш разговор прервало появление папских придворных, а затем и его святейшества.
Он прошел по галерее с несвойственной ему быстротой, ссутулив широкие плечи. Мне невольно вспомнился родовой герб Борджа, потому что больше всего Александр в этот момент напоминал обозленного, готового напасть быка.
Он приблизился; белизна атласной рясы подчеркивала красноту его круглого лица и темноту прищуренных глаз. Он смерил сначала меня, потом Лукрецию острым, словно нож, взглядом. Очевидно, мы обе сделали нечто такое, что вызвало его ярость и презрение.
Мы встали, Лукреция — с трудом, из-за своего положения; но Александр тут же жестом велел нам сесть обратно.
— Нет! — воскликнул он. — Сидите! Вам это потребуется!
Голос его был резок, а лицо наводило страх. Он подошел к нашему столу и швырнул к тарелке Лукреции какое-то послание. Я сидела, окаменев, не смея и вздохнуть.
Лукреция побледнела — возможно, она уже подозревала то, о чем я лишь начала догадываться, — схватила письмо и начала читать. Она ахнула, а потом рассмеялась странным, недоверчивым смехом.
— Что случилось? — спросила я негромко, чтобы не злить его святейшество еще сильнее.
Лукреция потрясенно взглянула на меня. Мне показалось, что она вот-вот упадет в обморок. Но она взяла себя в руки и произнесла, сдерживая подступающие слезы:
— Альфонсо. Он говорит, что для него стало опасно оставаться в Риме. Он уехал в Неаполь.
— И просит тебя присоединиться к нему! — рявкнул Александр, протянув свою ручищу к письму.