— Генрих будет приходить к вам в спальню, мадам.
— Со мной никогда так легко не соглашались, — ответила я. — И я слышала, что вы умеете держать слово.
— Будьте уверены, мадам.
На обратном пути мы не разговаривали. У меня не было настроения для светской беседы, мое унижение дошло до предела.
Вдруг что-то легкое и холодное обожгло мне щеку. Я подняла глаза на мрачное небо и увидела то, что для тех краев немыслимо: на землю беззвучно падали снежинки, белые и мягкие.
Вскоре Генрих вернулся с войны. Он зарекомендовал себя отличным командиром, однако, будучи человеком неопытным, перед каждым маневром консультировался с генерал-лейтенантом Монморанси. Такое почтительное отношение принесло плоды: наша армия разгромила имперских захватчиков. В результате Генрих и Монморанси подружились, и дома их встретили как героев. Королю ничего не оставалось, как похвалить обоих.
Суровые военные испытания сделали из Генриха настоящего мужчину, он приобрел уверенность в себе. Скрывать свой роман с мадам де Пуатье он больше не собирался и с гордостью носил одежду ее цветов: белую и черную, а также принял в качестве своей эмблемы полумесяц, символ Дианы-охотницы.
Через несколько дней Генрих появился в моей спальне. Он пришел не с радостью, а со смирением. Диана, наверное, все ему рассказала. Должно быть, он испытывал облегчение оттого, что я не стану устраивать ему скандал.
Манера его была отстраненной, но доброй. Вид его тела — сейчас по-настоящему мужского, с мускулистой спиной и грудью — возбудил во мне сильное желание. Каждый раз, когда я спала с ним, я уверяла себя, что вот сейчас своими действиями или словами завоюю его сердце, но каждый раз он слишком быстро вставал с моей постели. И я разглядывала его, удовлетворенного, но закрытого. Никогда еще удовольствие не доставляло столько боли.
Минул год, два, три, четыре, но я не беременела. Я консультировалась с королевскими астрологами и встречалась с Генрихом в рекомендованное ими время. Я произносила языческие заклинания, последовала совету Аристотеля и ела перепелиные яйца, эндивий и фиалки, так что меня уже начинало от них тошнить, а мадам Гонди положила под мой матрас корень мандрагоры. Следуя поучениям Агриппы, я сделала талисман Венеры для плодовитости и положила его рядом с мандрагорой. Ничего не помогало.
Анна, герцогиня д'Этамп, снова стала нашептывать на меня своему любовнику и всем остальным, кто желал ее выслушать. Двор разделился на два лагеря. Одна сторона поддерживала стареющего короля и его любовницу, другие смотрели в будущее и защищали Генриха и Диану де Пуатье. Герцогиня была чрезвычайно ревнива, она видела в Диане соперницу, желала ей поражения и считала, что лучший способ добиться этого — подыскать моему мужу новую жену, властную и решительную, которая не позволит Генриху иметь любовницу. И если мне — а меня поддерживает сам король — станет от этого плохо, то и чудесно.
Так проходили бесплодные дни, месяцы и годы. Его величество улыбался мне уже не приветливо, теплота в его глазах и объятия постепенно остывали. Талисманы, врачи, астрологи… все было напрасно. Часто мысленно я возвращалась к той ночи, когда мне явилась моя покойная мать. Она тогда сказала, что я не должна доверять живым, нужно доверять мертвым.
В ту ночь я чувствовала себя очень плохо, а потому не помнила ни точные слова, ни жесты. Помнила лишь, что Руджиери смазал нас какой-то старой кровью.
Я сохранила немного менструальной крови и в холодный день в марте 1543 года в своем кабинете смазала ею лоб, а потом проколола палец иглой для вышивания.
Руджиери говорил, что требуется свежая кровь, мертвые почувствуют ее запах.
Сидя за столом, я сжала палец и выдавила несколько капель крови на листок бумаги. Затем окунула в нее перо и написала на листке:
«Пошли мне ребенка».
Бумагу я бросила в камин. Огонь подхватил ее, опалил уголки. Листок свернулся, и пламя устремилось к середине.
— Ma mere, — прошептала я. — M'amie, je t'adore… Мама, услышь мою молитву и пошли мне ребенка. Объясни, что я должна делать.
Часть пепла опустилась на горящие поленья; остальной пепел закружился и улетел в дымоход.
Я повторила свою мольбу, глядя на корчащиеся языки пламени. Сама не знаю, к кому обращалась — к матери, мертвецам, Богу или дьяволу, — к тому, кто услышит. Сердце мое было распахнуто, между мной и силами вселенной не имелось преград. Я вцепилась в эти силы со всей страстью и не давала им уйти.
Небо — или ад — открылось в ту минуту. Сложно сказать, что именно. Я поняла только, что к чему-то прикоснулась. И что моя мольба услышана.
На следующий день я ходила за королем хвостом, но ближе к вечеру мне как супруге дофина нужно было принимать посетителей. Их было много, в основном флорентинцы. Они просили моего содействия, рассказывая печальные истории.
Первой явилась пожилая вдова Торнабуони. Ее покойный муж состоял в родственных отношениях с Медичи. Она жила на вилле своего покойного мужа, пока Алессандро не обложил ее налогами и не довел до разорения, а его сторонники незаконно не захватили ее недвижимость. Вдове пришлось покинуть город ни с чем. Я распорядилась выделить ей значительные средства, и теперь она могла спокойно поселиться в одном из лучших монастырей рядом с Парижем.
Затем был банкир. У него имелись жена и шестеро детей. Много лет назад он был помощником моего дяди Филиппо Строцци. Когда его семье стала угрожать опасность, они бежали из Флоренции, оставив все свои сбережения. Я пообещала дать ему работу в казначействе.
Посетители все не иссякали. Через несколько часов я устала.
— Предложу остальным прийти завтра, — вызвалась мадам Гонди. — Но есть один человек, мадам. Довольно странный джентльмен. Он настаивает, чтобы вы приняли его сегодня. Уверяет, что вы его знаете и будете ему рады.
Я открыла рот, собираясь спросить имя дерзкого попрошайки, но от озарившей меня догадки лишилась голоса. Когда снова смогла говорить, велела мадам Гонди впустить просителя.
На нем была одежда красного и черного цветов — знаки Марса и Сатурна. Сейчас он был взрослым мужчиной, но страшно худым. На костлявых плечах болтался полосатый дублет. Болезненно бледное лицо с втянутыми щеками, иссиня-черные брови и волосы. При встрече он снял шляпу и низко поклонился.
— Madame la Dauphine, — произнес он. — Наконец-то мы встретились.
Я и позабыла, какой у него красивый и глубокий голос. Он разогнулся, я спустилась со своего возвышения и взяла его холодные руки в свои ладони.
— Месье Руджиери, — ответила я, — я молилась о том, чтобы вы приехали.
Козимо Руджиери был немедленно назначен моим астрологом. У него при себе ничего не было, словно он материализовался из воздуха. Явился без кошелька, без вещей, без жены и детей.