Не вняв моим уговорам, матушка сделала всего один-два глотка; она непрестанно говорила сама с собой, обращалась и ко мне, но принимала меня за кого-то другого.
Она вгляделась в меня:
— Папа, дорогой, это и правда ты? Мне было так страшно. Разреши мне остаться здесь на ночь.
Тем временем ветер все усиливался, и вот в окно забарабанили, как камешки, первые капли дождя. Мне вспомнилось, как много раз зимними ночами я прислушивался в своей спаленке в Мелторпе к завываниям бури, и как матушка приходила иногда меня успокоить.
— Зачем? — отчаянно выкрикнула матушка, скорее как дитя, чем как взрослая женщина. — Я не хочу. К чему мне муж? Я хочу и дальше жить, как мы сейчас живем. — Она замолчала, как бы внимательно прислушиваясь, повернулась ко мне и всмотрелась, словно начиная узнавать. — Питер!
На мгновение комнату осветила первая вспышка молнии, через секунду послышался раскат грома.
— Постарайся заснуть, — сказал я.
— Да, заснуть. Такое долгое путешествие, туда, а потом обратно. Но где наш милый мистер Эскрит? Я хочу рассказать ему, как вы все меня напугали. Теперь мне понятно, что это было понарошку, и я, наверное, смогу наконец заснуть.
— Да-да, лапочка, — вмешалась старая Лиззи. — Сейчас поспи, а там утро вечера мудренее.
Тут матушка впервые ее заметила.
— Кто вы? — тревожно вскрикнула она. Успокоилась и спросила, надув губы: — Вы за мной присматриваете?
— Вам, выходит, это ремесло знакомо? — хихикнула старая женщина. — Нет, дорогуша, нет. Хотя я тоже в свое время была из парадного состава. А потом и присматривала. Всех нас это ожидает.
— Не могу заснуть в такую грозу, — по-детски пожаловалась матушка: непогода разгулялась в полную силу.
Ветер сотрясал оконные рамы, гром гремел как канонада, за окнами разыгрывалась настоящая битва.
— Дай мне что-нибудь, чтобы уснуть, Хелен, — обратилась матушка к старухе. — Джонни я не скажу, не бойся.
— Лиззи видит, вы женщина благородного рождения, — отозвалась старая карга. — Лиззи, ей-богу, и сама в молодые годы была птица высокого полета. Бывала у матушки Келли на Арлингтон-стрит. Она тогда в городе жила. Лиззи сын баронета содержал. — Она жеманно кивнула, что выглядело как нелепое кокетство. — Квартиру имела на Бонд-стрит, разъезжала по Дилли в карете, вся в шелках, все вокруг пялились на красотку Лиззи! — Помрачнев, она добавила: — Но он умер от подагры — титула не получил, одну только болезнь, какой знать болеет, — и осталась я ни с чем, а могла бы стать благородной леди.
Старуха продолжала в том же ключе, но матушке, к моему облегчению, не мешал больше ни ее голос, ни завывания бури: она легла, опустив голову на кучку тряпья, и закрыла глаза. Один раз она подняла веки и что-то шепнула старухе, но та ответила:
— У меня ничего нет, дорогуша. И купить не на что.
Наконец матушка заснула, хотя во сне беспокоилась, несколько раз открывала глаза и обращалась к воображаемым слушателям.
Лиззи внезапно прервала свою речь и пристально взглянула на меня:
— Есть у вас деньги?
Я помотал головой.
— Но ведь есть богатые друзья?
Я не знал, как ответить.
У матушки. Когда ей полегчает, мы к ним отправимся. Она смотрела, потом внезапно отвернулась и, не говоря ни слова, поковыляла прочь. Вскоре она вышла из комнаты. Я улегся рядом с матушкой на голые доски, решив не засыпать, а последить за ней.
Да и в любом случае заснуть бы не удалось: буря безжалостно трепала дом, как волны, бьющиеся о скалы. Я слышал, как над моей головой сорвало с крыши несколько кусков черепицы; они летали в воздухе, как колода карт, пока не шлепнулись на землю. Я с испугом заметил, что прямо над нами через поврежденный потолок начала просачиваться вода, потекла струйкой, и вскоре на полу появилась лужица.
Старая женщина вернулась. Где-то она, наверное, разжилась деньгами, потому что в руках у нее был кувшин, откуда она прихлебывала, громко распевая старинные песни. Потом ей вздумалось затеять танцы. Под вспышки молнии и грохот грома она топталась между спавшими на полу людьми, сама себе напевая мелодию менуэта, потешно приседая перед невидимым партнером и пуская в ход все ухищрения кокетства, какие были приняты пятьдесят или шестьдесят лет назад.
— Уймись наконец! Вот чертовка! — рявкнул один из мужчин, выпивавших с распорядителем. Но его приятели принялись хлопать в ладоши, подзадоривая танцорку непристойными выкриками.
Та продолжала кружиться в менуэте, наталкиваясь на спавших у камина людей. Молодой ирландец что-то крикнул и указал на младшую из женщин; она была в интересном — даже крайне интересном — положении. Старая карга только усмехнулась и понеслась вприпрыжку, размахивая кувшином.
Когда она споткнулась о кого-то из ребятишек, ирландец подскочил и ударил ее по лицу. Она набросилась на него, норовя стукнуть кувшином, но ирландец отнял кувшин, а старуху толкнул в угол. Она поднялась, ворча и ругаясь, похожая на бездомную кошку, столкнувшуюся с собакой. Матушка что-то пробормотала и открыла глаза, но не проснулась.
Наконец старая женщина, все еще сыпля ругательствами, улеглась в уголке на груду тряпья и вскоре громко захрапела.
Меня тоже, несмотря на шум бури и решение не спать, сморила усталость, и я, должно быть, заснул.
Проснувшись, я не сразу понял, где нахожусь. Я поднял голову и огляделся. Было еще очень рано, и через не закрытые ставнями, но очень грязные окна проникало мало света. В камине тлели угольки, там и сям в потемках вырисовывались на полу спавшие вповалку люди — ко мне вернулась память. Ветер и дождь еще не унялись, но непогода была на исходе. Я повернул голову и с радостью заметил, что матушкины глаза глядят на меня спокойно и как будто разумно. Она полусидела у стены, опираясь головой на кучу тряпья.
Взгляд ее был странен. За ночь она переменилась, но к добру или к худу, я сказать не мог. К ней вернулся ум, но глаза словно бы ввалились, скулы обозначились резче, поджатые губы покрывала нехорошая бледность. Она что-то сказала, я не расслышал; я вгляделся и понял, что она слаба и говорить ей трудно.
— Молчи. — Я привстал, чтобы подвинуться к ней поближе. — Береги силы.
Она попыталась поднять руку и притянуть меня за рукав, чтобы я сел, но не смогла. Я сел и взял ее ладонь.
— Я кое-что должна сделать, — с усилием пробормотала она.
— Позднее, — отозвался я. — Отложи до завтра.
Она еле-еле покачала головой и заговорила так тихо, что мне пришлось наклониться к самым ее губам.
— Обещай, что никогда не пойдешь в тот дом.
— Какой дом? — спросил я, но не получил ответа. — Ты говоришь о старом доме твоего отца? Но ты забыла: я не знаю, где он. Где же он?