— Ты ведь от священника, да? — прокричал второй.
Я помотал головой.
— Ты от священника, — настаивал старший мальчик. — Твой папа — его брат, приехал в гости.
— Нет, ты ошибаешься, — мягко возразил я.
— Тогда кто твой отец? — Мальчик ухмыльнулся.
Я заколебался, и он выкрикнул:
— Не желает говорить! Я увидел, как младший что-то поднял с земли. Не успел я опомниться, как в мою сторону полетел камень и шлепнулся в траву в нескольких футах от меня. Другой мальчик тоже наклонился за камнем.
— Я готов драться с одним, — крикнул я. — Но двое на одного — это нечестно.
— Да ну? — прозвучало в ответ, и в меня полетело два камня. Оба промазали, и старший мальчишка завопил:
— А ну, Дик! Давай на ту сторону, поймаем его и вздуем.
Набрав камней, они начали пересекать поток, но приостановились, чтобы дать еще один залп.
К счастью, один из камней ударил в дверь дома, и оттуда мгновенно выбежала Сьюки, угрожающе размахивая корзинкой (хотя вряд ли собиралась ею швыряться).
— Убирайся прочь, Том, сын Джо, а не то скажу твоему папаше, чтобы отделал тебя ремнем по первое число! К тебе Это тоже относится, Бобов Дик!
Бормоча угрозы, мальчишки подобрали свои вязанки и пошли дальше.
— Вы целы, мастер Джонни? — беспокойно спросила Сьюки.
— Да, Сьюки. Они промазали. Подошли бы ближе, я бы их так взгрел, как им и не снилось.
— Ну, слава богу, все обошлось, — вздохнула Сьюки и двинулась в путь.
— А почему мы туда идем? — спросил я, видя, что мы направляемся к Висельному холму.
— Я должна отнести еду моей бедной тете. — Сьюки указала на свою корзинку. — Больше пойти некому. Если мы поторопимся, то успеем смотаться в Хафем и обратно до чая. Но пообещайте никому не говорить, что мы туда ходили.
— Да-да, обещаю! — обрадовался я, так как слышал, что тропа в Хафем на одном из участков идет вдоль дороги на заставу.
Ага, Сьюки вела себя из рук вон плохо! Но мне случалось поступать даже хуже, чем вчера: я ведь скрыл от всех, что взломщик говорил со мной и что я его узнал. И про историю с кротовой лопатой я умолчал. Когда я набрался храбрости, чтобы спросить об этом старика-садовника, он как раз перестал к нам ходить.
— Сьюки, что стало с мистером Пимлоттом? — спросил я.
— Он больше не будет работать на вашу матушку. Пошел жить в богадельню.
— Почему?
— Потому что он слишком старый и не может сам за собой присмотреть. Как мой бедный дядя. Скоро он потеряет место — эконом так сказал ему и тете; слишком он хворый, какой из него теперь привратник. А если их выселят оттуда, в этом приходе им в богадельню не устроиться, придется возвращаться туда, где родились.
Мог ли мистер Пимлотт быть причастен к взлому? Пока Сьюки болтала, я снова задал себе этот вопрос. Тогда я в это не верил, отчасти потому, что вспоминал, как яростно он защищал собственность моей матушки от захватчика-крота. Но теперь думал, что, по молодости лет, мог и ошибаться. Или взломщик действовал в одиночку?
— Я никогда не верил, что Джоб замешан во взломе, — заметил я.
— Бог мой, мастер Джонни, как же так получилось: я целый день только о нем и думаю, и тут — бац! — вы называете его имя. Вы ведь знаете, его забрали в солдаты и увели, а все потому, что мистер Эмерис, что бы ни стряслось, во всем обвинял его.
Наверное, я был неправ, что промолчал, даже если правда грозила неприятностями мистеру Пимлотту.
— Сьюки, — спросил я, — разве хорошо с твоей стороны вести меня туда, ты же знаешь, моя мать этого не желает?
— Но мой дядя заболел! Хочешь не хочешь, а пойдешь.
— Выходит, иногда ты решаешь поступить плохо, потому что, если поступишь иначе, получится еще хуже?
— Верно-верно, мастер Джонни, — благодарно закивала она.
— Тогда, — обрадовался я, — ты с тем же успехом могла бы сказать: почему бы не нарушить закон, если тебе это нужно. Но знаешь, Сьюки, человек, который пробрался в наш дом, мог рассуждать точно так же.
Я как завороженный наблюдал за тем, какое мощное воздействие оказали мои слова на Сьюки: она застыла на месте и, потеряв дар речи, уставилась на меня.
— Но если он был голодный, мастер Джонни, — прорвало ее, — если он смотрел, как плачут от голода его детки, а он знал, что в доме есть что взять, а хозяевам эта вещь не нужна, они о ней даже не знают, а добывать ее трудно и опасно, то разве он будет не прав, если пойдет и попробует?
И вновь я пожалел о том, что матушка запретила мне спрашивать Сьюки о ее отце. Как бы то ни было, ответ на ее вопрос был очень простым:
— Нет, Сьюки, потому что, если не соблюдать закон, каждый у каждого сможет забирать все, что ему угодно. И где мы все тогда окажемся?
Это заставило Сьюки прикусить язык. Но мысль была интересная: ради чего-то хорошего можно сделать что-то плохое.
— И что ты скажешь, когда моя мать захочет узнать, где мы были? — спросил я. — Соврешь, что мы и близко не подходили к заставе?
— Но вам совсем не к заставе запрещено подходить! — выкрикнула она и осеклась.
Не к заставе! Тогда почему матушка вечно отказывалась ходить этой дорогой? Мы шагали в молчании, а я размышлял. Потом я обратился к другой загадке:
— Сьюки, не расскажешь ли мне об отцах? О, я говорю не о твоем отце, — поспешно вставил я, а Сьюки покраснела, — я говорю о своем.
— Об этом я ведать не ведаю, мастер Джонни.
— Но мне только и хочется узнать, не умер ли он за много лет до моего рождения?
— Нет, вряд ли. Нет, конечно же нет.
В задумчивом молчании мы продолжали путь. У самой заставы Сьюки внезапно сказала:
— Мой отец нарушил закон. Больше я ничего не скажу, я и этого не должна была вам говорить.
Ее слова я отложил про запас, чтобы обдумать потом, а теперь мои мысли были заняты дорожной заставой, разочарованием, которое я испытал, не увидев ни с той, ни с другой стороны никаких средств передвижения. Мы прошагали еще полмили вдоль парковой стены по левую руку, и проехали мимо нас всего-то две повозки и легкий фаэтон.
— Пора поворачивать назад, мастер Джонни, — огорченно вздохнула Сьюки, когда мы достигли поворота на Хафем.
— Можно чуточку подождать? — спросил я.
В тот же миг до меня донесся издалека металлический визг.
— Послушай, Сьюки. Там что-то едет.
— Нам нужно поторапливаться, мастер Джонни.
Дорога взбиралась по протяженному склону и приблизительно в миле сворачивала; к этой точке и был прикован мой взгляд. Внезапно там что-то появилось. Прежде чем я успел разобраться, что это, раздался перестук — такой дробный и от такого множества конских копыт, что прежде я ничего подобного не слышал. Я различал уже карету и упряжку, галопом несшиеся нам навстречу. Видел лошадиные головы в шорах, они вздергивались и тянулись в сторону, словно противясь движению, и в то же время длинные передние ноги так и мелькали в воздухе, как бы подбирая под себя дорогу. Вот показался закутанный в плащ кучер, он сидел на козлах, держа перед собой кнут, показалась и сама карета, ярко-красная и блестящая. Внезапно Сьюки схватила меня и бесцеремонно оттащила на широкую травянистую обочину.