— Вы археологи? — Изумленный гид принялся яростно трясти руки нам всем поочередно. — Большая честь! Вы все дивно объяснили! И вы знаете Египет? А сами вы пакистанец, да? — Не дав моему брату времени на ответ, он продолжал тараторить: — Пакистанец — знаток Египта! Редкий случай! Такая даль!
— Я из Индии, — сухо поправил Этти. — Не пакистанец.
— Индия? Так вы не знаете Пакистана? И Мохенджо-Даро не видели?
Этти насупился, но этому славному малому, похоже, было невдомек.
— Да нет, я там проводил кое-какие изыскания.
— Как бы мне хотелось своими глазами… — Египтянин аж задыхался от избытка чувств. — Древняя цивилизация! Такая же, как в Египте, или даже древнее! Это пращуры нас всех! — Он снова потряс руку Этти. — Весьма рад знакомству, очень, очень счастлив! — (Я насилу сдержал смех, глядя на недоверчивую, надутую физиономию братца.) — Но хватит разговоров. Прошу вас, объясните все юноше и даме.
Несколько оглушенный, Этти приступил к выполнению своей миссии. Он начал с того, что гипогеи, погребальные склепы, были выстроены местными властителями в эпоху правления одиннадцатой и двенадцатой династий…
— То есть между 1500-м и 2000 годом от Рождества Христова, — уточнил гид, обращаясь к Гансу.
Из этих захоронений только двенадцать украшены яркими цветными изображениями, нанесенными на поверхность стены, предварительно покрытую легким слоем гипсовой штукатурки. Размешенные ярусами друг над другом, эти стенные росписи в духе сайнеты — испанской одноактной пьески — развертывают перед посетителем картины жизни Египта времен Среднего Царства. Танцы молодежи, сцены полевых работ, культовые действа и битвы. Это особенно заинтересовало Ганса и Кассандру, они были на верху блаженства и осаждали вопросами Этти и гида.
Времени не хватало, мы смогли посетить всего три гипогея, но Ганс тем не менее возвращался в полном восторге от нашей экскурсии. Гид же не ограничился тем, что проводил нас до выхода, — он с нами прошел чуть ли не полдороги, а на прощание достал из складок своей туники камешек и протянул Гансу:
— Это вам. На память. Не антик, но много, много древнее. — (Растрогавшись, юноша взял подарок и залюбовался красивой окаменелостью.) — Здесь раньше было море. Много раковин вросло в камень. Не большая ценность, но очень красиво. Без проблем с таможней. Не то что с антиками. Покупать антики — никогда. Плохое дело.
— Большое спасибо, Абдель. Я сохраню это. Надеюсь, что еще сюда вернусь. Увидимся.
— Иншалла! Большая честь, мадам, профессор Морган, профессор Этти. — Он подошел к моему братцу, склонился к его уху и зашептал: — Вам бы надо говорить, что вы пакистанец, для безопасности, потому что мы имеем много проблем с людьми, которые немного сумасшедшие. — Он постучал себя пальцем по лбу. — Туристов пугают. Плохо для страны. Меньше прибыли. Совсем нехорошо.
— Да, мы слыхали о ваших исламистах.
По-видимому, задетый, гид запротестовал:
— Они говорят о себе, что сыны ислама, но они лгут. Они опасны. Мы молимся, чтобы Бог покарал этих безумцев, но… У него столько всяких дел… — (Этти невольно усмехнулся.) — Катер уходить. Да пребудет с вами Бог, — добавил гид на ломаном французском.
Мой брат в ответ учтиво промолвил: «Благодарю». По-арабски.
Поезд снова пренебрег расписанием — тронулся на полчаса позже срока, но Ганс все еще не мог опомниться от недавних впечатлений: донимал Гиацинта, живописуя ему тысячу и одну подробность посещения гробниц. Пользуясь прохладой, которую обеспечивал кондиционер, мы распорядились, чтобы нам подали в купе чай с восточными сладостями, чтобы можно было лакомиться ими и одновременно рыться в своих записях. А поскольку все вертели в руках посох Анубиса, на руки и одежду каждого опять уже в который раз налипли золотые чешуйки
— Черт возьми, — бурчал я, вытирая ладони бумажной салфеткой, — везде эти чешуйки! Они с него так и сыплются!
Достал из рюкзака щетку и пошел в ванную, чтобы обмыть посох под краном. И тут мне стало нехорошо. Некоторые хрупкие значки, нанесенные стекломассой, от контакта с водой стали бледнеть, как будто готовясь отделиться от металла и осыпаться. Похоже, вода размягчила смолу, что удерживала их на месте.
— Этти! — позвал я, торопливо осушая посох салфеткой, и брат тотчас примчался. — По-моему, я нарушил клеевой слой, на котором держится эта стекломасса. Я его сунул под струю, хотел щеткой пройтись…
— Морган, это невозможно. Знаки не приклеены, они вставлены в металл, зафальцованы.
— Да ты посмотри, ведь похоже… Ах ты черт, как странно. — Не веря своим глазам я увидел, что знаки приняли свой первоначальный вид. — Всего секунду назад казалось, что они совсем потускнели.
В растерянности я поднял глаза, глянул на потолочный светильник. Может, это искусственное освещение вытворяет со мной такие шутки?
— Ты ничего не испортил, все как было, — заключил брат, внимательно осмотрев посох.
— Было похоже, будто у него давление упало. Значки вдруг посерели.
— Посерели? — Этти потрогал пальцем маленькие голубые стекляшки. — В воде, да? — Склонясь над раковиной, оп открыл кран с холодной водой. — Посерели? Так? — Он резким движением встряхнул мокрый посох.
Значки снова будто выцвели.
— Лучше вытри… Этти! — (Но он вдруг оттолкнул меня и бросился к рюкзаку Ганса.) — Что ты хочешь делать с этой отверткой? — закричал я в испуге. — Этти!
Ошеломленные, мы смотрели, как он, приложившись ухом к посоху, постучал кончиком отвертки по стеклянным значкам и вдруг расплылся в улыбке. Не обращая внимания на наши недоумевающие взгляды, он поднес посох к губам и стал простукивать его на сей раз зубами.
Я страдальчески возвел глаза к потолку:
— Этти! Можно узнать, что ты делаешь?
Его ухмылка стала еще шире.
— Я начинаю понимать…
— Мы бы не прочь сказать о себе то же, — вмешался Гиацинт.
— На этом посохе нет никакой стекломассы! И нечего так таращить глаза! Засунь его под душ, облей холодной водой, и сам все поймешь.
Зная, что ему можно доверять, я послушался, открыл кран, хотя наши спутники весьма скептически наблюдали за мной.
Подставив посох под ледяную струю, Этти стал ждать.
— Вспомни, — сказал он, — в Индии, когда мы были мальчишками, а девочки хотели узнать, влюблены мы или нет, они надевали нам на палец такие дешевенькие колечки…
Я порылся в своих подростковых воспоминаниях, и перед глазами всплыла юная брюнетка в сари из набивной ткани с голубыми цветами, как она надевает мне на мизинец латунное кольцо и кричит: «Влюблен! Морган влюблен в Рани! Морган влюблен в Рани! Камешек стал серым!»
— Камень Рамы?
— Что такое? Вы о чем? — наседал Ганс.
— Есть такой камень, разновидность кварца, он ничего не стоит, попадается на юге Индии, — сказал я. — Он меняет цвет под воздействием температуры тела. Девушки покупают за бесценок латунные кольца. Когда наденешь его на палец, камень становится ярко-голубым, если рука холодна, а если она горячая, то…