Жизнерадостное поведение французских буржуа — пение, танцы, шумные ссоры, непринужденная болтовня — тоже чрезвычайно заинтересовало мальчика.
— Ты голоден? — спросил его дед.
— Ох, да!
— Тогда давай поужинаем.
Он взмахом руки подозвал хозяина и заказал хлеба, сыра и, для себя, кружку эля.
— Сегодня вечером ты впервые попробуешь эль, Гильом.
Тот с радостью схватил кружку, но, едва горьковатая жидкость коснулась языка, состроил гримасу.
— Мальчик правильно оценивает вкус этого пойла.
Повернувшись на голос, Алехандро увидел старика с седыми волосами и бородой; тот улыбнулся, и все его лицо пошло бесчисленными морщинами, однако взгляд голубых глаз был ясен и полон энергии.
— Мне и самому здешний эль не нравится, — продолжал он, — но приходится пить, потому что вода тут совсем непригодна для питья.
Любопытство Алехандро тут же всколыхнулось.
— Почему, добрый сэр?
Мужчина оглянулся, словно опасаясь, что их могут подслушать, но поблизости никого не было.
— Ну, просто… выпьешь этой воды и заболеешь.
Лекарь придвинулся ближе, не обращая внимания на зловонное дыхание старика.
— И какие же признаки у этой болезни?
Тот пристально посмотрел ему в глаза.
— Вы говорите как испанец.
Надо же! Алехандро считал, что после стольких лет вдали от родины все следы его происхождения стерлись. И тем не менее старик разгадал его, услышав всего пару фраз.
— Я жил во многих странах, — ответил Алехандро, осторожно подбирая слова, — в том числе и в Испании. Наверно, это отразилось на моей речи. Но, молю вас, продолжайте… как проявляется болезнь?
— Кто попьет воды, тому становится совсем худо, — сказал старик. — Не могут ничего удержать внутри, все выбрасывают, с одного конца либо с другого, если вы понимаете, о чем я.
Глаза у него посверкивали — чувствовалось, что ему нравится говорить такие неприятные вещи.
— Понимаю. Однако вряд ли такого рода болезнь можно полностью объяснить употреблением воды.
— Почему нет? Чужаки, которые приходят в нашу деревню даже ненадолго, убегают в лес, держась за животы. Чтобы облегчиться. И больше никогда тут не появляются.
— А те, кто живет здесь? Не могут же они болеть постоянно.
— А их это не затрагивает, — ответил старик. — Любопытно, правда?
— И вас?
— И меня тоже. — Он злорадно ухмыльнулся. — Но, как уже было сказано, я не пью воду. Только эль. — Он поднял кружку в знак приветствия, залпом осушил ее и вытер рот рукавом. — А вы откуда прибыли?
— Из Монпелье, — ответил Алехандро.
— Дедуш…
Под суровым взглядом Алехандро мальчик закрыл рот.
— А куда направляетесь?
— В Страсбург.
На этот раз Гильом никак не отреагировал на ложь деда.
— Долгое путешествие, — заметил старик.
— Действительно. И нелегкое.
— Ну, удачи вам. — Старик, уже заметно навеселе, наклонился поближе. — И помните — не пейте из колодца. Говорят, его отравили евреи.
С этим он встал и ушел; Алехандро от ярости буквально утратил дар речи.
Они быстро доели хлеб с сыром и вернулись в конюшню. Там не было никого, кроме щуплого солдатика. Он уже лежал, плотно завернувшись в одеяло, так что видна была лишь голова в капюшоне. Алехандро мельком отметил про себя, что сапоги солдата стоят точно между ним и местом, где мог лечь другой, носок к носку, пятка к пятке.
Слишком аккуратно… как будто солдат хотел воздвигнуть маленькую стену между собой и соседом.
И почему он не принимал участия в разговорах? Он, казалось, съеживался, стараясь стать как можно незаметнее, когда остальные болтали между собой.
Алехандро уложил Гильома на солому, но тот никак не мог угомониться, ворочался, метался; в Авиньоне, в собственной постели, он никогда себя так не вел. В конце концов Алехандро спросил его:
— Что с тобой, Гильом?
Мальчик приподнялся, опираясь на локоть.
— Мы правда едем туда, куда ты сказал?
Алехандро приложил палец к губам.
— Шшш! — Он обернулся и посмотрел на солдатика, но тот, похоже, уже спал. Тем не менее Алехандро продолжил еле слышным шепотом: — Нет, малыш, мы едем в Париж.
Мальчик понял его намек и тоже прошептал:
— Тогда почему ты сказал, что мы едем в другое место?
— Нельзя, чтобы узнали, кто мы на самом деле.
— Но почему?
Алехандро не знал, что ответить.
— В свое время поймешь, а пока прими такой ответ. Понимаю, это нелегко для тебя. Но ты постараешься?
— Да, дедушка, — ответил Гильом с нотками разочарования в голосе.
— Терпение, Гильом. Все будет хорошо.
Алехандро и самому хотелось в это верить.
* * *
Дверь на женскую половину открыла старая няня Изабеллы. Ее лицо, обрамленное жестким белым головным убором, было изборождено морщинами.
— Чего тебе, мальчик?
— Ах, добрая няня, пожалуйста, не называйте меня мальчиком. «Парень» гораздо лучше. В этом слове есть намек на скорую возмужалость.
Она с недоверием осмотрела его сверху донизу.
— Как пожелаешь. Так чего тебе, парень?
— Я хотел бы поговорить с леди Кэт, если это возможно.
— На данный момент нет. Она прислуживает принцессе.
От Джеффри Чосера не ускользнул оттенок горечи в тоне старой женщины; вообще-то он именно этого и ожидал.
— А когда, по-вашему, она освободится, осмелюсь спросить?
— Осмеливайся, чего уж, только я не могу точно сказать. Боюсь, она освободится, когда принцесса захочет, чтобы она освободилась.
— Могу я в таком случае оставить для нее записку?
Няня протянула руку. Чосер отдал ей записку, написанную заранее, в предчувствии именно такого поворота событий.
— Я буду с нетерпением ждать ответа.
Няня сунула записку в обширный рукав, моля Бога, чтобы у нее не хватило дерзости прочесть ее.
* * *
Кэт вместе с несколькими придворными дамами стояла и смотрела, как принцесса меняет наряды и выслушивает по поводу них замечания. Отвращение Кэт неуклонно росло по мере того, как высказывались эти самые «мнения» — конечно, исключительно после того, как дамам становилось ясно, что думает о платье сама Изабелла.
Одно слишком пестрое, другое слишком яркое, третье слишком унылое — среди дюжин платьев ни одно ее не устраивало. Наконец она вытащила из принесенного портными сундука и продемонстрировала всем последнее, длинное, простое, из бледного шелка цвета высушенной между страницами книги розы — нежно-розового с оттенком кремового. Подол и обшлага украшала искусная вышивка того же цвета. Прекрасная ручная работа невольно привлекла внимание Кэт, мастерство исполнения восхищало. Заметив ее интерес, Изабелла швырнула ей платье.