Подойдя к столу, он остановился над испуганным раненым, злобно усмехаясь ему.
— Так-так-так, ты только глянь-ка, — окликнул он своего спутника. — Похоже, Каль позаботился о том, чтобы мне было чем заняться. А я ведь не считал, что он способен на такое великодушие. — Он ткнул в кровоточащий обрубок кончиком меча, и раненый вскрикнул от боли. — Хотя, признаюсь, я предпочел бы выпытать его местонахождение у целого крестьянина, а не у какого-то жалкого калеки.
— Свинья, — сквозь зубы, но с вызовом прошипел раненый.
Наварра снова ткнул его, и человек заплакал от боли. Король наклонился над ним и понюхал воздух.
— От тебя смердит страхом, мсье Жак. [9] Точнее, от твоих штанов, так мне кажется. — Он злобно ухмыльнулся. — Не стоит бояться меня; я исполнен жалости и сочувствия. Расскажи все, что знаешь, и я позабочусь о тебе.
— Я ничего не знаю…
— Ох, брось! Ты что, считаешь меня тупицей? Даже жаки не станут ввязываться в сражение, не имея заранее разработанного плана бегства. Или этот сукин сын Каль так же самонадеян, как его пикардийские собратья, и вообразил, будто ему не понадобится такой план?
Сквозь тюфяк и деревянные планки до Алехандро донеслись рыдания и стоны несчастного.
— Ничего…
— Как? Ничего? Совсем ничего? Тогда я сообщу тебе кое-что новенькое. Отныне ты будешь лишен удовольствия почесать собственную задницу.
Алехандро услышал, как меч со свистом разрезал воздух и треснула кость, когда Наварра отсек лежащему на столе человеку вторую руку. Ударившись о стол, прекрасный клинок зазвенел, словно колокол. Раненый издал долгий, душераздирающий крик и смолк.
Рукавом отрезанной руки Карл Наваррский вытер кровь с меча, с силой воткнул его в набитый соломой тюфяк и выругался так нечестиво, что Алехандро в своей подземной темнице подумал, что одно это существенно уменьшает его шансы когда-нибудь попасть на христианские небеса.
Кончик меча застрял в деревянной планке. Алехандро отчаянно искал, за что бы удержать ее, а не то, когда Наварра будет вытаскивать меч, планка может подняться, открыв тайное убежище. В глаза попала пыль, просочившаяся сквозь трещины в планке, и он зажмурился, продолжая шарить в темноте. Нащупал отверстие от выпавшего сучка, сунул в него палец и изо всех сил потянул вниз, как раз перед тем, как Наварра выдернул меч. Милостью судьбы меч легко освободился, а Алехандро справился с непреодолимым желанием чихнуть из-за набившейся в нос пыли.
Наварра осмотрел кончик меча, убедился, что клинок не пострадал, и сунул его в богато украшенные ножны, пристегнутые к поясу. Его смуглое лицо исказилось, выражая отвращение.
— И снова этот негодяй ускользнул от нас, — сказал король рыцарю. — Сюда он не вернется, помяни мои слова. Понимает, что здесь для него теперь небезопасно. И в Мо возвращаться ему тоже нет смысла, поскольку его люди разбежались во все стороны! Почему они не стояли насмерть и не сражались как истинные рыцари? Почему трусливо сбежали и попрятались?
— Сир, они люди необученные, лишенные воинского духа, незнакомые с этикетом сражений… скверно экипированные, перепуганные…
— И тем не менее они каким-то образом сумели причинить нам серьезный вред! Мне стыдно, что мои лорды упорно проявляют такую почти сверхъестественную безмятежность, тем самым позволяя повстанцам добиваться успеха.
— Сир, о каком успехе вы говорите? — запротестовал рыцарь. — Мы разгромили их у Мо! Теперь, конечно, они оставят всякую надежду собрать сколько-нибудь значительные…
— Прежде чем мы «разгромили» их, как ты выражаешься, они чуть не захватили замок! Когда мы «громили» их, они, можно сказать, уже колотили в дверь! И, не появись неожиданно капитан де Бюш и граф Феб, они, может, ворвались бы внутрь и славно попировали бы с тремястами леди и детьми! И я был бы опозорен перед всей Францией! Если бы они захватили заложников, все отшатнулись бы от меня.
— Но, к счастью, сир…
— Не смей говорить о счастье — мне не знать его, пока Гильом Каль не будет мертв. Когда он попадет ко мне в руки, мы провозгласим его королем Жакерии и тут же свергнем, и его коронованная голова упадет к моим ногам, и я буду иметь удовольствие топтать ее. — Он хлопнул затянутыми в перчатки руками по столу, где лежал изувеченный человек, теряющий последние жизненные силы. — Этот нам больше ничего не скажет.
Наварра принялся вышагивать туда и обратно, в страшном возбуждении. Рыцарь, явно нервничая, напряженно провожал его взглядом и вздохнул с облегчением, когда Карл наконец остановился.
Его взгляд был прикован к предмету, неуместному в этой обстановке, — массивной, окантованной медью книге, лежащей у камина. Он опустился рядом с ней на колени, открыл и сделал рыцарю знак подойти.
— Что ты думаешь об этом?
— Сир, что я могу о ней думать? Это какой-то варварский язык. Я таким вещам не обучен.
Карл Наваррский перевернул страницу.
— Мне уже приходилось видеть такие записи. Это рука еврея.
— Разве они тут остались? — недоуменно спросил рыцарь.
— Я не знаю ни одного, — ответил Наварра. — А вот Каль, похоже, сумел найти какого-то и пришел к нему за поддержкой. Очень подходит тому человеку, в которого Каль превратился, — друг пахарей, нищих и поденщиц уж конечно должен был стать и другом евреев.
Однако книга не могла сообщить, где находится его враг, и Карл Наваррский оставил ее лежать, где лежит. В конце концов, пнув несколько раз ногой отрезанную руку и плюнув на умирающего солдата, он покинул дом, одним грациозным движением вскочил в седло, натянул поводья и пустил коня в галоп.
Молодой рыцарь со страхом наблюдал за ним. Он знал, что допустил ошибку, и не одну, за что будет наказан и очернен: позволил Карлу отправиться на поиски Гильома Каля, не поставив об этом в известность военных советников короля; более того, допустил, чтобы тот подвергал себя риску, обыскивая дом, где, возможно, укрылся бунтарь. Торопливо, даже не закрыв дверь, рыцарь выбежал из дома, сел на коня и поскакал следом за Наваррой, держась на расстоянии от вздымаемого им облака пыли. Что же делать, пусть бранят его — он не тот человек, чтобы удержать подверженного порывам Карла от совершенно безумных действий, на которые его толкало негодование. Даже передвигаясь со скоростью улитки, они добрались бы до крепости гораздо быстрее, чем хотелось рыцарю.
Алехандро осмелился поднять деревянную крышку своего подземного убежища лишь после того, как все смолкло и долгое время стояла тишина. Выбравшись на свет, он тут же удостоверился, что бедняге на столе ничем не поможешь. Несчастный теперь скорее походил на ствол дерева, чем на человека. Рука, которую Карл Наваррский так умело отсек, валялась в пыли под столом и уже начала привлекать к себе мух. Лишенный обеих рук воин побледнел и лежал почти без движения, но удивительным образом все еще дышал.