Охранники остались за дверью. Алехандро проковылял к креслу.
— Вы уже выяснили, что у вас с ногой? — спросил француз.
— Не думаю, что кость сломана, — ответил его «гость». — Через несколько дней все будет нормально.
— Прекрасно, прекрасно! Но, конечно, я хотел бы сам осмотреть вас. Пока вы предоставлены моим заботам. Не хочу, чтобы вы хоть сколько-нибудь пострадали. Сделаем это после обеда.
— Как вам будет угодно, де Шальяк, но уверяю вас, кость цела.
— По моим наблюдениям, у евреев вообще хрупкие кости, должен сказать. Еще в Монпелье я пришел к заключению, что переломы — дело для них обычное, в особенности у стариков.
— Нас не так легко сломить, как вам, возможно, кажется.
— Ах, я прекрасно помню, что вы всегда были сильны духом, и мне это нравится. Особенно приятно находиться в вашей компании, когда вы встревожены. — По взмаху руки де Шальяка в комнате возник слуга с бутылкой и наполнил бокалы темным, ароматным вином. Де Шальяк в знак приветствия поднял свой бокал и широко улыбнулся. — Я предлагаю тост за предстоящие нам искрометные беседы. И за возвращение блудного сына.
— Я слышал эту притчу о вашем Христе, но никогда не понимал ее.
— Ну да! Как не поняли, что означает «маранафа».
Алехандро заерзал в кресле, оказавшемся гораздо менее удобным, чем оно выглядело.
«Он играет со мной, — подумал он, — и ему это нравится».
— Я вам объясню, — продолжал де Шальяк. — Сын получает свою долю отцовского богатства, уходит в дальние края и там проматывает его. Он становится нищим, но отец радостно встречает его, когда тот возвращается, не попрекая беспутным поведением.
Чувствуя все большую неловкость, Алехандро ответил:
— Способность прощать, бесспорно, качество хорошее, в особенности когда речь идет об отце и сыне. Однако я не промотал богатство отца, и у меня нет сыновей, поэтому в чем смысл этой притчи применительно ко мне, я по-прежнему не понимаю.
Пристально вглядываясь в его лицо, де Шальяк сказал:
— К нам из Англии дошли слухи, что есть некая особа, которую можно назвать вашей дочерью.
Алехандро пронзило холодное копье страха.
Заметив это, де Шальяк улыбнулся, почти злорадно.
— Впрочем, эта притча не о сыновьях или дочерях, а, скорее, о даре, который не был использован с умом. Видите ли, в Авиньоне вы получили дар, от меня самого, от его святейшества Папы — и промотали этот дар.
Он поставил бокал и кивнул слуге, который тут же принес тарелку с едой и водрузил ее на стол между собеседниками.
Де Шальяк понюхал исходящий от кушанья пар.
— Прекрасно. — Наслаждаясь ароматом грибов и специй, он на мгновение прикрыл глаза. — Однако давайте временно отложим этот разговор. Он слишком волнующий, а это вредит пищеварению. В наши дни такие деликатесы — большая редкость, поверьте мне. — Он взял нож, отрезал кусок мяса и положил его в рот. — Пожалуйста, ешьте. Хотя вы выглядите в общем неплохо, но прибавить жирку вам не помешает.
Алехандро в молчании принялся за мясо, подозрительно следя взглядом за хозяином и думая: «Такое впечатление, будто он планировал мое возвращение».
— Теперь вы должны рассказать мне о своих странствиях, лекарь. После вашего бегства из Кентербери мы о вас почти ничего не слышали.
«Мы?» Кто, собственно говоря, эти «мы»? Наполовину бессознательно Алехандро крепче стиснул нож, так что вены на руке набухли. Мелькнула мысль вскочить и вонзить лезвие в горло этого опасного, высокомерного человека, захватившего его в плен.
Опасаясь насторожить хозяина, Алехандро положил нож на стол, но руку все время держал рядом. Что, если все же… Это можно сделать в мгновение ока, однако охранники тут же набросятся на него, и что он выиграет?
Более того, так мог поступить зверь, не человек. В отличие от этого мерзавца, испанского епископа, де Шальяк обладал умом, который стоило сохранить для человечества.
«И я до мозга костей устал от всех этих смертей, — признался сам себе Алехандро. — Нет, должен быть другой способ».
Он убрал руку от ножа и вздохнул.
— Мои странствия — история долгая и печальная. Вряд ли она развлечет вас.
Однако де Шальяк широко улыбнулся.
— А вот я думаю иначе — если вы не изменились с тех пор, когда мы разговаривали с вами в последний раз. Однако я вижу признаки того, что некоторые качества по-прежнему при вас. Вы все еще человек-загадка. Иначе откуда та Рукопись, которая была с вами, когда я нашел вас?
При упоминании о рукописи на лице Алехандро возникло выражение тревоги.
— Не бойтесь, — продолжал де Шальяк. — Вы не можете не понимать, что я больше, чем кто-либо другой, пекусь о сохранности таких вещей. И буду обращаться с ней очень бережно.
Алехандро немного расслабился.
— Начните с Кентербери. Что было до этого, мне, в общем, известно. При любом европейском дворе вы услышали бы немало песен, слагаемых о вас трубадурами. Вы стали чем-то вроде легенды, знаете ли.
Гильом Каль выжидал, пока совсем стемнеет и парижане, по крайней мере те, у кого есть чем подкрепиться, разойдутся по домам на ужин.
— Даже в такие недобрые времена те, кто патрулирует улицы, сделают перерыв, чтобы немного перекусить, — сказал он. — Париж не до конца утратил свою цивилизованность.
Тем не менее у него хватило ума не входить через главные ворота Дома с колоннами, [17] где Этьен Марсель жил после того, как стал купеческим старшиной и парижским прево; искушать судьбу не имело смысла. Вместо этого они прокрались к двери кухни, заглянули в окно и увидели служанку, стоящую у плиты и старательно помешивающую содержимое железного горшка.
Гильом трижды постучал по стеклу. Однако служанка повернула голову не к окну, а к двери; на ее лице возникло выражение радостного ожидания.
— Наверное, у нее есть любовник, — прошептал он. — Думаю, стук — это их условный сигнал.
Так оно, скорее всего, и было, поскольку девушка быстро вытерла о фартук руки и пригладила волосы.
— Держи наготове свой нож, — велел Гильом Кэт.
— Гильом! — в ужасе прошептала она. — Это же просто девушка! Она даже моложе меня…
— Я не собираюсь причинить ей вред, хочу просто припугнуть ее. Убеждать и одновременно угрожать ей ножом я не могу. Все, что от нее требуется, — это чтобы она отвела нас к Марселю.
— Ты что, не знаешь Марселя в лицо?