Как бы там ни было, представление тут же возымело успех, потому что, услышав вопли, Жан де Краон снова к нам повернулся и с искаженным от гнева лицом направился прямо к мальчику. Жиль был великолепным актером; он растянулся на полу и изо всех сил колотил ногами по каменным плиткам. Пришедший в ярость старик поднял моего маленького воспитанника и принялся валтузить его кулаками, а я стояла рядом и умоляла прекратить. Испуганная горничная выскочила из комнаты, оставив меня защищать ребенка от озверевшего деда, который отмахнулся от моих попыток вмешаться с ловкостью, неожиданной для его возраста. Он поднял руку и ударил бы и меня тоже, хотя я не была его женой, если бы в этот момент в дверь детской не постучал стражник, удивленный шумом.
Когда дед отвлекся на него, я схватила Жиля и побежала, умоляя Господа послать моего мужа или еще кого-нибудь, кто мог бы мне помочь. Маленький Жиль лежал у меня на руках, обмякнув, словно тряпка, и плакал, а я выскочила в коридор, соединявший детскую с апартаментами леди Мари. Я знала все потайные места, потому что ее служанки в разное время были вынуждены прятаться, когда Ги де Лаваль неожиданно заявлялся, чтобы получить причитающиеся ему знаки внимания. В такие моменты возможности покинуть комнату в соответствии с правилами приличий не было, поскольку он не любил ждать. Он брал ее прямо на месте – на скамейке, около стены, иногда даже стоя, не дожидаясь, когда мы уйдем. Поэтому мы прятались и молча ждали, когда милорд покончит со своими делами, что происходило достаточно быстро.
Подобные вещи, казавшиеся мне весьма неприятными тогда, были пустяком по сравнению с тем, что я переживала сейчас. Однако знание потайных уголков помогло мне в сложном положении, в котором я оказалась. Когда я вошла в дверь, ведущую в апартаменты леди Мари, я обернулась и увидела, что Жан де Краон, ослепленный яростью, пытается нас догнать. Жиль прижался ко мне, но мне удалось высвободить одну руку и захлопнуть за нами дверь. Раздался страшный грохот, но я успела задвинуть засов, и, к моему великому облегчению, он встал на место. Злобный старик принялся колотить в дверь с такой силой, что деревянные планки задрожали и во все стороны полетели щепки. Прижимая к груди ребенка, я бросилась к шкафу, а Жан де Краон в бессильной ярости ломился в дверь, не желавшую поддаваться.
Прошло довольно много времени, прежде чем он устал и оставил дверь в покое. Я в ужасе дрожала, прячась в шкафу, пока не убедилась, что он ушел. К тому времени, когда мы выбрались из нашего душного укрытия, платье у меня промокло от слез Жиля и моих собственных. Запах в шкафу стоял невообразимый, потому что мой напуганный воспитанник не смог сдержаться и испачкал штанишки. Когда мы выбрались наружу, я увидела у него на лице такой стыд, что у меня чуть не разорвалось сердце.
Несколько часов спустя, когда ребенок уже лежал в кровати, я выскользнула в большой зал, чтобы отыскать мужа. Его не было целый день, и мне отчаянно хотелось рассказать ему о том, что произошло. Он ужинал за длинным столом со своими товарищами. А среди них я заметила злобного старика, который так напугал меня и своего внука днем; пьяно покачиваясь, с бессмысленной улыбкой на лице, он поднялся на ноги.
На мгновение я замерла, прижимаясь спиной к стене. Если бы он решил наброситься на меня, я бы ничего не могла сделать. Но я видела, что он перебрал сладкого вина и едва держится на ногах.
Когда он, качаясь, направился ко мне, я призвала на помощь все свое мужество и, опустив глаза, проскользнула мимо него. Он что-то презрительно проворчал мне вслед, но больше ничего не сказал, даже не попытался меня остановить, словно в детской вообще ничего не случилось.
Я бы хотела сказать, что мой муж пришел в ужас, когда я рассказала ему о том, что случилось днем, но он меня разочаровал.
– Юный господин Жиль является старшим сыном, наследником благородного рода и должен научиться принимать свою роль правителя. А это требует твердости характера.
– Он станет жестоким, если с ним будут так обращаться, – возразила я.
– Ему придется быть жестоким. И не твое дело решать подобные вещи.
И все – на этом наш разговор был закончен, а я испытала ужасное разочарование.
Жиль де Ре предстал перед закрытым судом в тот день не как заброшенный ребенок, нуждающийся в утешении, и не как жалкое существо, которого следует избегать. Нет, он выглядел точно так, как его представляли себе люди, коим он причинил зло, до того, как это все началось: богатый, могущественный мужчина в расцвете сил, аристократ, в чьей власти раздавить, точно букашку, каждого, кто выступит против него, просто потому, что ему так захотелось. Он держался с невероятным высокомерием, и можно было даже подумать, что ему неведомо понятие скромности. Он оделся, словно бог, в роскошную накидку из красного бархата, украшенную спереди драгоценностями и золотом. Ткань скользила вслед за ним с такой легкостью, что я не могла отвести от нее взгляда.
– Да простит меня Бог, он великолепен, – выдохнул брат Демьен.
Он был прав. Жиль де Ре не нуждался в физической привлекательности, чтобы исполнить свою роль в этом мире, потому что успеха ему помогло бы добиться огромное состояние, если бы он его не растратил. Но Бог наделил его невероятной мужской красотой, и он нес ее в тот день гордо, точно девушка – прекрасный рубин на шее, и притягивал к себе взгляды окружающих. Но что-то внутри у него сломалось, и он перестал быть человеком, хотя примочки и пудра, и краска для век очень эффективно это скрывали. Зная о страшном уродстве его души, я вдвойне порадовалась, что жуткие планы Жана де Краона, мечтавшего, чтобы милорд занял еще более высокое положение, не претворились в жизнь.
Несмотря на все трудности, походка Жиля де Ре была уверенной, а манеры высокомерными. Однако его присутствие действовало на всех угнетающе. Чем дольше он игнорировал заседания суда, тем более нереальным казалось его существование, словно он являлся представлением о зле, а не человеком, отдавшимся на его волю. Великолепие и гордость осанки делали почти невозможным увидеть в Жиле де Ре обвиняемого и преступника. Он казался равным по положению с теми, кто сидел за судейским столом.
Он стоял, молча бросая им вызов. Жан де Малеструа ответил первым, как и требовало его положение; он откашлялся и произнес:
– Жиль де Ре, рыцарь, барон и маршал Франции.
Печальные истории, бесконечные юридические формулы, произнесенные на латыни, все, что произошло до этого момента, показалось вдруг не важным. Милорд с высоко поднятой головой подошел к свидетельскому месту. Он положил руку в перчатке на рукоять своего меча и стоял в величественном молчании, пока прокурор зачитывал обвинения, выдвинутые против него.
– …Что вы захватили или вынудили своих сообщников захватить большое количество детей.
Были зачитаны имена. А я обратила к Богу молитву за души сотни безымянных сыновей, исчезнувших еще раньше.
– …Что вы практиковали над ними смертный грех содомии…
Словно во сне я вспомнила слова Анри, когда его допрашивали после ареста: «Милорд с презрением относился к естественному отверстию, кои имеются у девочек, вместо этого он получал удовольствие с детьми обоего пола, засовывая свой член в не предназначенное для этого отверстие и, ритмично двигаясь, удовлетворял свою похоть».