Несчастный писец, держа в руке пергамент, тут же поднялся со своего места и дрожащим голосом начал переводить обвинения на французский язык. Милорд задрожал и громко выкрикнул:

– Я не идиот! Я знаю латынь не хуже остальных.

Испуганный писец замолчал и посмотрел на епископа, который хмурым взглядом приказал ему продолжать.

Жиль де Ре прекратил возмущаться и сердито уставился на его преосвященство, а в притихшем зале звучали французские слова. Я видела у него такой же взгляд, когда он повзрослел и сбросил иго тирании Жана де Краона, – чистое, холодное презрение и вызов. Он снова перебил робкого писца.

– Я не стану делать ничего из того, что вы требуете как епископ Нанта, – прошипел он.

Пытаясь вырваться из рук стражников, он переводил глаза с одного судьи на другого, словно пытался напугать их силой своей ярости. Никто не выдержал его взгляда. На помощь позвали еще одного стражника, и наконец милорда удалось успокоить – до определенной степени.

Жуткая тишина повисла в зале, когда Жан де Малеструа попытался вернуть себе уверенность. Он расправил складки своего одеяния, пригладил волосы и огляделся по сторонам. Ему не удалось найти поддержки среди собравшихся в зале зрителей.

И тогда на него снизошло спокойствие, так хорошо мне знакомое затишье перед бурей.

Мне казалось, я слышу, как он обращается с молитвой к Богу: «Отец наш, я бы хотел, чтобы эта чаша меня миновала…» Но он не сдался и снова потребовал, чтобы Жиль де Ре ответил на обвинения, выдвинутые против него.

Так продолжалось некоторое время. В конце концов очередной отказ Жиля де Ре отвечать на требования Жана де Малеструа прозвучал так тихо, что мы его едва расслышали, словно он устал повторять одно и то же.

И тогда его преосвященство удивил нас всех.

– Клянусь всеми святыми, Жиль де Ре, своим еретическим отказом отвечать нам вы вынуждаете нас отлучить вас от святой Римско-католической церкви.

Я увидела прежнего Жиля, который пришел в слепую ярость. Он выпрямился и принялся осыпать грязной бранью его преосвященство, я не могу повторить слова, которые он произносил, из страха за свою бессмертную душу. Затем он выкрикнул:

– Я знаком с законами Римско-католической церкви не хуже всех вас. И я не еретик! – А затем он объявил: – Если я совершил преступления, в которых меня обвиняют, в таком случае получается, что я забыл о своей вере. А это не так.

– Возможно, и нет, милорд, – проговорил Жан де Малеструа, – но зато ваша дерзость не знает границ, к тому же, похоже, вы потеряли рассудок. Вы изображаете неведение и отрицаете свою вину, но вам никто не верит.

– Я бы никогда не стал притворяться в столь серьезных вопросах! – Его слова прозвучали скорее как мольба, а не утверждение. – И я потрясен, что месье Л'Опиталь согласился передать церковному суду те жалкие показания, что у вас имеются касательно произошедших событий, и, более того, допустил, чтобы мне предъявили обвинение от имени герцога Иоанна.

Пустые слова!

Де Пенкётдик поднялся со своего роскошного кресла и повернулся к судьям.

– От имени герцога Иоанна я требую, чтобы этот человек был признан виновным за неуважение к суду, которое он проявил, отказавшись, несмотря на все увещевания лиц, облаченных священным саном, отвечать на предъявленные ему обвинения.

Когда он закончил, судьи молча переглянулись, признавая его правоту. Жан де Малеструа взял перо и чистый лист пергамента и принялся писать, старательно выводя буквы, потому что слова, которые обвинитель зачтет с этого листа, будут чрезвычайно важны.

– Жиль де Ре, властью, данной нам его святейшеством Папой Евгением, вы отлучаетесь от святой Римско-католической церкви.

– Я требую перо и пергамент, я желаю подать протест в письменном виде!

Они предусмотрели все. Жан де Малеструа кивнул писцу, который поднялся и зачитал документ, видимо составленный заранее.

– В протесте отказано ввиду природы данного дела и всех, с ним связанных, а также в связи с чудовищными и многочисленными преступлениями, в которых вы обвиняетесь.

Тишину разорвали изумленные восклицания, стоны отчаяния, мольбы о прощении, благодарственные молитвы – все одновременно. В зале воцарился такой беспорядок, какого это слушание еще не знало. Де Пенкётдик встал и громко выкрикнул:

– Мы будем продолжать!

– Нет, не будем! – завопил в ответ милорд.

– Можете не сомневаться, милорд, будем.

Далее был зачитан новый официальный документ, слушая который Жиль пришел в неописуемую ярость.

– В Апостоле говорится, что зло ереси распространяется, как страшная болезнь, и предательски уничтожает чистые души, если ее вовремя не вырвет с корнем инквизиция. Будет правильно и разумно предоставить ей право и возможность выступить против еретиков и их защитников, а также против тех, кого обвиняют или подозревают в ереси, и тех, кто порочит святую веру…

Жиль вырывался из рук стражников, извиваясь, точно змея. Неожиданно он собрал всю свою силу и, сбросив руки стражников, подскочил к судейскому столу. Сердце отчаянно забилось у меня в груди – передо мной был воин, который собирался атаковать епископа, ни в коей мере не готового себя защищать. Голыми руками Жиль де Ре мог легко задушить Жана де Малеструа. Два стражника бросились за ним, но не смогли с первого раза его схватить. Откуда-то из складок его костюма появился кинжал, который он поднял над головой, словно собирался нанести удар. Кинжал уже начал свой путь вниз, когда стражники поймали руку.

Внутри у меня все сжалось, и я поднесла руку к губам. Но пока стражники сражались с Жилем де Ре всего лишь на расстоянии вытянутой руки от Жана де Малеструа, епископ сидел неподвижный и уверенный в исходе схватки. Он не сводил глаз с Жиля де Ре, как будто хотел сказать: «Сопротивляйся сколько влезет, все равно потерпишь поражение. Такова сила моей власти над тобой».

Я со стыдом и отвращением наблюдала за стражниками, которые оттащили милорда от стола. Они заставили его опуститься на колени, что он делал, только когда просил об отпущении грехов. Но сейчас об отпущении, в котором он нуждался, как никогда в жизни, не было даже речи.

Глава 30

Прошло шесть дней, но найти Уилбура нам никак не удавалось. Мы вели постоянное наблюдение за его домом и студией, двумя основными убежищами, но никто Дюрана не видел. Служащие приходили и уходили, за ними также велось наблюдение – насколько это вообще было возможно. Все стационарные телефоны Дюрана прослушивались, однако у «Ангел-филмс» имелось двенадцать сотовых телефонов, и мы не знали, каким может воспользоваться Дюран.

Мы даже заговорили о том, чтобы получить ордер на прослушивание всех двенадцати телефонов, вот в каком отчаянном положении находилось следствие. Однако Фред вернул нас к реальности.

– Он мог зайти в один из торговых центров и попросту купить себе новый сотовый телефон.