– Конечно. Ты любишь сюрприз на обед, Джефф?
– Да, миссис Дунбар.
Френни и Джулия были в школе танцев, куда Кевин отвез Джулию, чтобы мне не пришлось заезжать за ней к нему. Сейчас там наверняка порхала очередная женщина, которых он менял с удивительной регулярностью. Мне было все равно, но я не хотела, чтобы это видели дети. До сих пор он вел себя прилично, во всяком случае в данном вопросе.
Трудно себе представить, чтобы Френни была еще больше похожа на мою мать; а вот Джулия не имела с ней ничего общего. Они добровольно поцеловали меня, забрались на заднее сиденье и пристегнулись. Я победно посмотрела на их брата.
– Они девочки, – запротестовал он. – Им положено целовать свою мать.
– Что на обед? – спросила Френни.
– Да, что? – эхом повторила ее сестра.
– Все, что захочет Джефф.
Они тут же принялись приставать к нему с предложениями. В конце концов я согласилась на спагетти и консервированную фасоль, классическую трапезу с четырьмя приспособлениями: открывалка для консервов, микроволновая печь, мусорное ведро и посудомоечная машина. Потом Джефф отправился домой – он жил в одном с нами здании, после чего мы все вместе занялись приготовлением домашнего задания – и я в том числе. Я задремала, а когда проснулась, обнаружила, что Джулия стоит у меня за плечом и пытается читать отчет Доннолли. Она указала пальцем на длинное слово и с невинным любопытством посмотрела на меня.
Я произнесла его слог за слогом, как меня учили:
– Пре-ступ-ник.
Она медленно повторила его за мной.
– Это означает плохой человек?
Да благословит Господь наших невинных детей.
Когда на следующее утро я пришла на работу после десяти часов сна, на моем столе лежала внушительная стопка факсов. Сверху я обнаружила записку от Фреда. Она состояла из одного слова: «Хм-м-м».
Все дела еще не были сданы в архив, но расследования приостановили, хотя и неофициально. Одно из них продолжалось уже три года – когда проходит столько времени, найти преступника или жертву практически невозможно, если только не появляются новые факты. Свидетели переезжают, воспоминания затуманиваются. Ни в одном из этих исчезновений не было ничего особенно ужасного, во всяком случае при первом знакомстве с делом. «Я заметил, как подъехала машина, в нее сел мальчик, и больше в тот день я его не видел».
Тупик за тупиком, за одним-единственным исключением – одно исчезновение удалось «раскрыть». Двенадцатилетнего мальчика похитил, предположительно, любовник матери, которого звали Джесси Гарамонд. Он отбыл срок за приставания к малолетним – однако подробности в краткий отчет включены не были. Тело исчезнувшего ребенка так и не нашли, а Гарамонда судили и приговорили к заключению только на основании показаний клерка, якобы видевшего Гарамонда и мальчика вместе примерно за час до того, как мать обратилась в полицию, обеспокоенная отсутствием ребенка.
Поскольку Гарамонд был условно освобожден из тюрьмы, его сразу же отправили обратно отбывать свой исходный срок. А затем добавили новый; к тому времени, когда он выйдет на свободу, зубов у него не останется.
Это дело привлекло мое внимание по двум причинам: во-первых, если не обнаружено тело, судья очень редко выносит приговор, а во-вторых, допрос Гарамонда вел Спенс Фрейзи.
Я с удивлением обнаружила Спенса за столом, поскольку он не любит сидеть в участке. До озера далеко, и едва ли здесь разрешат забросить удочку. Когда ему приходится работать в своем кабинете, он начинает злиться и раздражаться, и в такие моменты никому не хочется оказаться рядом с ним. В остальных случаях он очень симпатичный парень. Мне кажется, он бы до сих пор оставался патрульным, если бы не заметная разница в зарплате. Мы все получаем гораздо больше, как только оказываемся за собственным столом и забываем о патрульной машине. К тому же здесь мы гораздо реже, чем на улицах, сталкиваемся с неприглядными сторонами жизни. В некоторых случаях это важно, в особенности для тех из нас, у кого есть дети. Мне всегда хотелось снять форму перед возвращением домой, чтобы не принести с собой какую-нибудь мерзость.
Я положила перед Спенсом факс.
– Что это такое? – спросил он.
– Дело Гарамонда.
– Понятно… – протянул он.
– Ну…
Спенс обработал Джесси Гарамонда, как настоящий профи. Он втерся в доверие, установил контакт, то есть сделал все, как нас учили, чтобы заставить подозреваемого говорить свободно. К тому времени, когда он с ним закончил, Гарамонд заявил, что с радостью сделает признание и ему не терпится сообщить Спенсу, что он похитил сына своей подружки и убил мальчика.
– Проблема лишь в том, – сказал ему Гарамонд, – что я этого не делал. Если бы я мог во всем признаться, я бы обязательно так и поступил. Но я этого не делал.
Конечно, так говорят все преступники. Однако Гарамонд пошел дальше и укрепил доверие к себе, когда заявил:
– Я готов признаться в том, на чем меня замели в первый раз, если вы меня понимаете. Ну, когда меня посадили. Но к остальному я не имею никакого отношения. На свободе гуляет какой-то псих, которого вы не желаете ловить, потому что хотите посадить меня. И вы сделаете все, чтобы я не выбрался отсюда. А потом пострадает другой маленький ребенок из-за того, что вы арестовали не того парня.
У него не было алиби на то время, когда мальчика похитили, поскольку он обманывал свою подружку – мать исчезнувшего ребенка – с женой брата.
– Какого дьявола я здесь делаю? Я люблю своего брата. И его детей. Он может поколотить жену, если узнает, что я валялся с ней в койке. Я не хочу, чтобы это произошло. Ни при каких обстоятельствах. Уж лучше я сяду.
Воровской кодекс чести или нечто похожее – среди прелюбодеев. Однако подобная сюжетная линия возникает довольно часто – у меня прекрасное алиби, но я не могу его использовать, потому что кто-то может пострадать или будет скомпрометирован – мы не обращаем внимания на такие заявления, лишь смеемся, услышав их. Но Спенс тогда не смеялся.
– Я не знаю, Лени, в его словах что-то было. Он не совершал того преступления. Не его стиль. Он неприятный тип, но не извращенец.
Пообещав соблюдать тайну, Спенс обратился жене его брата с просьбой подтвердить слова Гарамонда. Однако она не согласилась свидетельствовать в пользу брата мужа и не позволила нам поговорить с мужем. Вот вам и братская солидарность.
Спенс вернул мне бумаги.
– Давай выйдем на свежий воздух, – предложил он.
Исправительная тюрьма округа Лос-Анджелес расположена в Ланкастере, примерно в полутора часах езды по предгорьям. Около шестидесяти миль, но большая часть времени ушла у нас на первые десять миль. Вторая половина пути проходила по живописным местам, но сначала нам пришлось проехать через лес плакатов. Иногда мне кажется, что Лос-Анджелес – это музей плакатов с вращающимися экспонатами. Не успеваешь привыкнуть к одному отвратительному знаку, как его место занимает другой.