– Да.
– Хороший человек. Как у него дела? Я часто о нем думаю, но в Шантосе я уже очень давно не бывал.
Тон, которым он это произнес, говорил о том, что его такое положение вещей вполне устраивает.
– Он здоров и пребывает в хорошем настроении, – ответила я. – Там почти ничего не изменилось, если не считать некоторого упадка, надеюсь, по причине времени, а не равнодушия тех, кто там живет. Впрочем, трудно рассчитывать, что место, которое так часто меняло хозяина, останется прежним.
– И хорошо, что хозяин сменился. – Он помолчал, а потом добавил: – В конце концов наступил момент, когда матушка категорически отказалась там бывать, как бы ее ни звали. Она говорила, что там творятся злые дела и что она чувствует это кожей.
Она была совершенно права. Позже мы услышали от Пуату:
– Когда милорд Жиль снова забрал замок Шантосе у своего брата Рене, милорда де ла Суза, мы туда отправились, но с целью снова передать его в другие руки, на сей раз герцогу Бретани. Милорд продал его, хотя я подозреваю, что он не стал бы предпринимать этого шага, если бы была возможность его избежать. Я не знаю подробностей их договора, лишь то, что милорд был очень сильно расстроен и совершил сделку под давлением.
Именно тогда милорд Жиль потребовал, чтобы я дал ему клятву молчания. Он сказал: «Пуату, ты не должен предать моего доверия. И открывать мои тайны. Никому». В тот момент я не понимал, о каких тайнах идет речь, но я был ему предан и клятву дал.
После этого началось мое позорное падение в пропасть.
Милорд приказал нам – Анри, своему кузену Жилю де Силлэ, двоим слугам, Робину Ромулару и Хике де Бремону, а также мне – отправиться в башню, где, как он сказал, мы найдем тела и кости мертвых детей. Он хотел, чтобы герцог Иоанн не обнаружил их, когда он получит Шантосе в свое владение. Я сначала ему не поверил. Но остальные подтвердили, что все так и есть, и я начал опасаться за свою душу. Мы должны были взять останки и положить в сундук, а затем тайно перевезти в Машекуль. Он не сказал нам, сколько там тел, но, придя в башню, мы увидели тела тридцати шести или сорока шести детей, сейчас я уже не помню точного числа; тогда мы посчитали черепа.
Под покровом ночи мы отвезли останки – ни одно тело не было целым – в собственные апартаменты милорда в Машекуле. Затем с помощью Жана Россиньоля и Андре Буше мы сожгли тела в огромном камине под присмотром самого милорда. Когда на следующее утро пепел остыл, мы сбросили его в рвы и отхожие места Машекуля. Это было совсем не трудно, и мы вполне могли бы сделать все то же самое в Шантосе, будь у нас время, но герцог или его представитель, епископ Жан де Малеструа, должен был вот-вот, прибыть – мы не знали, кого нам ждать.
Я не могу сказать, кто убил тех детей; но мне известно, что кузены милорда часто его навещали, когда он там жил, и что между ними были близкие отношения, иногда противоестественного характера, как между мной и милордом. Я знаю, что они приводили к нему детей, я тоже это делал множество раз в более позднее время, чтобы удовлетворить его бесконечную похоть. Думаю, все вместе мы доставили ему примерно около сорока детей. Так много, что мне не хочется об этом вспоминать, да спасет Господь мою душу.
Только я знаю, что этого не будет.
После исчезновения Мишеля я так погрузилась в свое горе, что не видела зла, проникшего в Шантосе. Однако, в отличие от меня, Катрин Карли не испытывала теплых чувств к этой крепости – за многие десятилетия она неоднократно там бывала и наблюдала ее падение и подъем без особых чувств.
– Ваша матушка обладала удивительной наблюдательностью, – сказала я Гийому, – поэтому я поверю вам на слово, хотя сама тогда ничего не замечала. – На мгновение я задумалась о собственной слепоте. – Думаю, я должна была понять, что там происходит, ведь Шантосе много лет был моим домом, – грустно добавила я.
– Не вините себя, мадам. Никто не хочет видеть подобных вещей.
– Вы удивитесь, месье, сколько недостатков можно заметить, если хорошенько подумать, а у меня времени на размышления было достаточно. Но хватит сожалений. – И я открыла ему цель нашего визита. – Мы здесь в надежде больше узнать об исчезновении моего сына.
Он отодвинулся от меня и перекрестился. Мне не придется напоминать этому человеку о том, что случилось с Мишелем, – какое облегчение, а был момент, когда я считала, что чем больше я говорю о сыне, тем мне будет легче.
– Марсель думает, что вы сможете что-нибудь вспомнить. Мы с вами об этом тогда не разговаривали, как, впрочем, и с вашей матерью тоже. Теперь же я прошу вас, расскажите мне все, что вам известно.
Он протянул руку, взял портрет мадам Катрин и несколько минут с любовью на него смотрел. Затем, с благоговением поставив на место, сказал:
– Зачем вам мои воспоминания? Они причинят вам боль и ничего не изменят.
– Я не могу этого сказать, месье, пока не выслушаю вас. Но не бойтесь говорить откровенно, потому что никакие ваши слова не заставят меня страдать больше, чем я уже страдала.
На мгновение мне показалось, что он начнет возражать, но он проговорил лишь:
– Хорошо, мадам. Если таково ваше желание, я отвечу на все вопросы. Но сначала давайте сядем. У меня вдруг заболели кости.
Стул, на который я опустила свое исстрадавшееся в седле тело, оказался таким удобным, что, если бы солнце вдруг скрылось из вида, я бы тут же уснула, даже не произнеся молитв, кои от меня ожидались. Но я сидела очень прямо на самом краешке подушки – мне хотелось видеть лицо Гийома, когда он будет говорить, потому что я заметила появившееся на нем страдание.
– Вернувшись после первых поисков вашего сына, матушка много часов подряд не произнесла ни слова, – сказал он, – что было очень нехарактерно для человека, обожавшего поболтать. Я приставал к ней с расспросами, но она молчала, словно пыталась справиться с огромным волнением. Она отвечала только на прямые медицинские вопросы. – Он потер руки и, немного успокоившись, продолжал: – Матушка была очень сильной и мужественной женщиной; за свою жизнь она видела множество страшных ран, на ее долю выпали суровые испытания и трудные времена. Мне казалось, что она научилась справляться с болью и потрясением. Но в те дни я часто замечал, что она разгневана… Не сомневаюсь, что ваш муж повторил вам то, что она ему рассказала.
– Он никогда не говорил мне, что беседовал с ней, – удивленно произнесла я.
– Он не рассказал вам, как мы с ним встретились в дубовой роще?
В ответ я только покачала головой. Я почувствовала, что меня предали, главным образом потому, что не могла спросить мужа об их разговоре.
Гийом Карли, видимо почувствовав мое смущение, проговорил:
– Не огорчайтесь, мадам. Будь я на месте вашего мужа, я, возможно, тоже не стал бы рассказывать вам столь печальные вещи. Я поведаю вам о том, что помню про тот день. Этьен бродил среди зарослей кустов и кончиком меча переворачивал кучи старых листьев. Когда он нас увидел, у него сделался такой вид, словно мы поймали его на месте преступления. Однако он с нами поздоровался, и мы немного поговорили. Если бы он спросил нас, что мы там делаем, матушка ответила бы, что мы ищем лечебные травы, но он не спросил. Он был слишком погружен в свое занятие.