Все громко рассмеялись и выпили за гибель короля Якова с ещё большим энтузиазмом, поскольку тост был неофициальным. Затем дон Эстебан, беспокоясь за судьбу отца и помня, что страдания его затягивались по мере их задержки здесь, поднялся и объявил, что им пора возвращаться.
— Мой отец торопится в Сан-Доминго, — объяснил юноша. — Он просил меня прибыть сюда только для того, чтобы обнять вас, дорогой дядя. Поэтому прошу вашего разрешения откланяться.
Адмирал, разумеется, не счёл возможным их задерживать.
Подходя к верёвочному трапу, Блад тревожно взглянул на матросов «Энкарнасиона», которые, перегнувшись через борт, болтали с гребцами шлюпки, качавшейся на волнах глубоко внизу. Поведение гребцов, однако, не вызывало оснований для беспокойства. Люди из команды «Синко Льягас», к счастью для себя, держали язык за зубами.
Адмирал попрощался с Эстебаном нежно, а с Бладом церемонно:
— Весьма сожалею, что нам приходится расставаться с вами так скоро, дон Педро. Мне хотелось бы, чтобы вы провели больше времени на «Энкарнасионе».
— Мне, как всегда, не везёт, — вежливо ответил Блад.
— Но льщу себя надеждой, что мы вскоре встретимся, кабальеро.
— Вы оказываете мне высокую честь, дон Мигель, — церемонно ответил Блад. — Она превышает мои скромные заслуги.
Они спустились в шлюпку и, оставляя за собой огромный корабль, с гакаборта которого адмирал махал им рукой, услыхали пронзительный свисток боцмана, приказывающий команде занять свои места. Ещё не дойдя до «Синко Льягас», они увидели, что «Энкарнасион», подняв паруса и делая поворот оверштаг [46] , приспустил в знак прощания флаг и отсалютовал им пушечным выстрелом.
На борту «Синко Льягас» у кого-то (позже выяснилось, что у Хагторпа) хватило ума ответить тем же. Комедия заканчивалась, но финал её был неожиданно окрашен мрачной краской.
Когда они поднялись на борт «Синко Льягас», их встретил Хагторп. Блад обратил внимание на какое-то застывшее, почти испуганное выражение его лица.
— Я вижу, что ты уже это заметил, — тихо сказал Блад.
Хагторп понимающе взглянул на него и тут же отбросил мелькнувшую в его мозгу мысль: капитан Блад явно не мог знать о том, что он хотел ему сказать.
— Дон Диего… — начал было Хагторп, но затем остановился и как-то странно посмотрел на Блада.
Дон Эстебан перехватил взгляды, какими обменялись Хагторп и Блад, побледнел как полотно и бросился к ним.
— Вы не сдержали слова, собаки? Что вы сделали с отцом? — закричал он, а шестеро испанцев, стоявших позади него, громко зароптали.
— Мы не нарушали обещания, — решительно ответил Хагторп, и ропот сразу умолк. — В этом не было никакой необходимости. Дон Диего умер ещё до того, как вы подошли к «Энкарнасиону».
Питер Блад продолжал молчать.
— Умер? — рыдая, спросил Эстебан. — Ты хочешь сказать, что вы убили его! Отчего он умер?
Хагторп посмотрел на юношу.
— Насколько я могу судить, — сказал он, — он умер от страха.
Услышав такой оскорбительный ответ, дон Эстебан влепил Хагторпу пощёчину, и тот, конечно, ответил бы ему тем же, если бы Блад не стал меж ними и если бы его люди не схватили молодого испанца.
— Перестань, — сказал Блад. — Ты сам вызвал мальчишку на это, оскорбив его отца.
— Я думаю не об оскорблении, — ответил Хагторп, потирая щёку, — а о том, что произошло. Пойдём посмотрим.
— Мне нечего смотреть, — сказал Блад. — Он умер ещё до того, как мы сошли с борта «Синко Льягас», и уже мёртвый висел на верёвках, когда я с ним разговаривал.
— Что вы говорите? — закричал Эстебан.
Блад печально взглянул на него, чуть-чуть улыбнулся и спокойно спросил:
— Ты сожалеешь о том, что не знал об этом раньше? Не так ли?
Эстебан недоверчиво смотрел на него широко открытыми глазами.
— Я вам не верю, — наконец сказал он.
— Это твоё дело, но я врач и не могу ошибиться, когда вижу перед собой умершего.
Снова наступила пауза, и юноша медленно начал сознавать, что случилось.
— Знай я об этом раньше, ты уже висел бы на нок-рее «Энкарнасиона!»
— Несомненно. Вот поэтому я сейчас и думаю о той выгоде, какую человек может извлечь из того, что знает он и чего не знают другие.
— Но ты ещё будешь там болтаться! — бушевал Эспиноса-младший.
Капитан Блад пожал плечами и отвернулся. Однако слова эти он запомнил, так же как запомнил их Хагторп и все, кто стоял на палубе. Это выяснилось на совете, состоявшемся вечером. Совет собрался для решения дальнейшей судьбы испанских пленников. Всем было ясно, что они не смогут добраться до Кюрасао, так как запасы воды и продовольствия были уже на исходе, а Питт ещё не мог приступить к своим штурманским обязанностям. Обсудив всё это, они решили направиться к востоку от острова Гаити и, пройдя вдоль его северного побережья, добраться до острова Тортуга.
Там, в порту, принадлежавшем французской Вест-Индской компании, им по крайней мере не угрожала опасность захвата.
Сейчас возникал вопрос, должны ли они тащить с собой испанских пленников или же, посадив их в лодку, дать им возможность самим добираться до земли, находившейся всего лишь в десяти милях. Именно это предлагал сделать Блад.
— У нас нет иного выхода, — настойчиво доказывал он. — На Тортуге их сожгут живьём.
— Эти свиньи заслуживают и худшего! — проворчал Волверстон.
— Вспомни, Питер, — вмешался Хагторп, — чем тебе сегодня угрожал мальчишка. Если он спасётся и расскажет дяде-адмиралу о том, что случилось, осуществление его угрозы станет более чем возможным.
— Я не боюсь его угроз.
— А напрасно, — заметил Волверстон. — Разумнее было бы повесить его вместе с остальными.
— Гуманность проявляется не только в разумных поступках, — сказал Блад, размышляя вслух. — Иногда лучше ошибаться во имя гуманности, даже если эта ошибка, пусть даже в виде исключения, объясняется состраданием. Мы пойдём на такое исключение. Я не могу согласиться с таким хладнокровным убийством. На рассвете дайте испанцам шлюпку, бочонок воды, несколько лепёшек, и пусть они убираются к дьяволу!