— Спокойно, молодой петушок! — засмеялся Левасёр, но его смех не сулил ничего приятного.
— Подумай, сестра, — говорил Анри, — погляди, к чему привела тебя глупость! Несколько человек уже погибло по милости этого чудовища. Ты не отдаёшь себе отчёта в своих поступках. Неужели ты можешь верить этому псу, родившемуся в канаве и выросшему среди воров и убийц?..
Он мог добавить ещё кое-что, но Левасёр ударил юношу кулаком в лицо. Как и многие другие, он очень мало интересовался правдой о себе.
Мадемуазель д'Ожерон подавила готовый вырваться у неё крик, а её брат, шатаясь от удара, с рассечённой губой, прислонился к переборке. Но дух его не был сломлен; он искал глазами взгляд сестры, и на бледном его лице появилась ироническая улыбка.
— Смотри, — спокойно заметил д'Ожерон. — Любуйся его благородством. Он бьёт человека, у которого связаны руки.
Простые слова, произнесённые тоном крайнего презрения, разбудили в Левасёре гнев, всегда дремавший в несдержанном, вспыльчивом французе.
— А что бы ты сделал, щенок, если бы тебе развязали руки? — И, схватив пленника за ворот камзола, он неистово начал его трясти. — Отвечай мне! Что бы ты сделал, пустозвон, мерзавец, подлец… — И вслед за этим хлынул поток слов, значения которых мадемуазель д'Ожерон не знала, но всё же могла понять их грязный и гнусный смысл.
Она смертельно побледнела и вскрикнула от ужаса. Опомнившись, Левасёр распахнул дверь и вышвырнул её брата из каюты.
— Бросьте этого мерзавца в трюм! — проревел он, захлопывая дверь.
Взяв себя в руки, Левасёр, заискивающе улыбаясь, повернулся к девушке. Но бледное лицо её окаменело. До этой минуты она приписывала своему герою несуществующие добродетели; сейчас же всё, что она увидела, наполнило её душу смятением. Вспомнив, как он зверски убил голландского капитана, она сразу же убедилась в справедливости слов, сказанных её братом об этом человеке, и на лице её отразились ужас и отвращение.
— Ну, что ты, моя дорогая? Что с тобой? — говорил Левасёр, приближаясь к ней.
Сердце девушки болезненно сжалось. Продолжая улыбаться, он подошёл к ней и с силой притянул её к себе.
— Нет… нет!.. — задыхаясь, закричала она.
— Да, да! — передразнивая её, смеялся Левасёр.
Эта насмешка показалась ей ужаснее всего. Он грубо тащил её к себе, умышленно причиняя боль. Отчаянно сопротивляясь, девушка пыталась вырваться из его объятий, но он, рассвирепев, насильно поцеловал её, и с его лица слетели последние остатки маски героя.
— Глупышка, — сказал он. — Именно глупышка, как назвал тебя твой брат. Не забывай, что ты здесь по своей воле. Со мной играть нельзя! Ты знала, на что шла, поэтому будь благоразумна, моя кошечка! — И он поцеловал её снова, но на сей раз чуть ли не с презрением и, отшвырнув в сторону, добавил: — Чтоб я больше не видел таких сердитых взглядов, а то тебе придётся пожалеть об этом!
Кто-то постучал в дверь каюты. Левасёр открыл её и увидел перед собой Каузака. Лицо бретонца было мрачно. Он пришёл доложить, что в корпусе корабля, повреждённого голландским ядром, обнаружена течь. Встревоженный Левасёр отправился вместе с ним осмотреть повреждение. Пока стояла тихая погода, пробоина не представляла опасности, но даже небольшой шторм сразу же мог изменить положение. Пришлось спустить за борт матроса, чтобы он прикрыл пробоину парусиной, и привести в действие помпы…
Наконец на горизонте показалось длинное низкое облако, и Каузак объяснил, что это самый северный остров из группы Виргинских островов.
— Надо поскорей дойти туда, — сказал Левасёр. — Там мы отстоимся и починим «Ла Фудр». Я не доверяю этой удушливой жаре. Нас может захватить шторм…
— Шторм или кое-что похуже, — буркнул Каузак. — Ты видишь? — И он указал рукой через плечо Левасёра.
Капитан обернулся, и у него перехватило дыхание. Не дальше как в пяти милях он увидел два больших корабля, направлявшихся к ним.
— Чёрт бы их побрал! — выругался он.
— А вдруг они вздумают нас преследовать? — спросил Каузак.
— Мы будем драться, — решительно сказал Левасёр. — Готовы мы к этому или нет — всё равно.
— Смелость отчаяния, — сказал Каузак, не скрывая своего презрения, и, чтобы ещё больше подчеркнуть его, плюнул на палубу. — Вот что случается, когда в море выходит изнывающий от любви идиот! Надо взять себя в руки, капитан! Из этой дурацкой истории с голландцем мы так просто не выкрутимся.
С этой минуты из головы Левасёра вылетели все мысли, связанные с мадемуазель д'Ожерон. Он ходил по палубе, нетерпеливо поглядывая то на далёкую сушу, то на медленно, но неумолимо приближавшиеся корабли. Искать спасения в открытом море было бесполезно, а при наличии течи в его корабле и небезопасно. Он понимал, что драки не миновать. Уже к вечеру, находясь в трёх милях от побережья и намереваясь отдать приказ готовиться к бою, Левасёр чуть не упал в обморок от радости, услыхав голос матроса с наблюдательного поста на мачте.
— Один из двух кораблей — «Арабелла», — доложил тот. — А другой, наверно, трофейный.
Однако это приятное сообщение не обрадовало Каузака.
— Час от часу не легче! — проворчал он мрачно. — А что скажет Блад по поводу нашего голландца?
— Пусть говорит всё, что ему угодно! — засмеялся Левасёр, всё ещё находясь под впечатлением огромного облегчения, испытанного им.
— А как быть с детьми губернатора Тортуги?
— Он не должен о них знать.
— Но в конце концов он же узнает.
— Да, но к тому времени, чёрт возьми, всё будет в порядке, так как я договорюсь с губернатором. У меня есть средство заставить д'Ожерона договориться со мной.
Вскоре четыре корабля бросили якоря у северного берега Вихрен Магра. Это был лишённый растительности, безводный, крохотный и узкий островок длиной в двенадцать миль и шириной в три мили, населённый только птицами и черепахами. В южной части острова было много соляных прудов. Левасёр приказал спустить лодку и в сопровождении Каузака и двух своих офицеров прибыл на «Арабеллу».
— Наша недолгая разлука оказалась, как я вижу, весьма прибыльной, — приветствовал Левасёра капитан Блад, направляясь с ним в свою большую каюту для подведения итогов.
«Арабелле» удалось захватить «Сантьяго» — большой испанский двадцатишестипушечный корабль из Пуэрто-Рико, который вёз 120 тонн какао, 40 тысяч песо и различные ценности стоимостью в 10 тысяч песо. Две пятых этой богатой добычи, согласно заключённому договору, принадлежали Левасёру и его команде. Деньги и ценности были тут же поделены, а какао решили продать на острове Тортуга.