— И это действительно верно, господин Витт. И ваша досточтимая супруга порекомендовала обратиться за помощью к вам. О чем я настоятельно прошу вас еще раз.
Йон Витт издал пошлый смешок и скривился.
— При всем уважении, господин Рюте, вашу просьбу нельзя назвать иначе как неуместной и к тому же неумной. Если вы хотите моего совета, то я рекомендую вам закончить ваши шуры-муры по-другому. Например, предложите деньги, вы ведь не испытываете в них недостатка. Здешние арабы — как и негры — все продажны. Заплатите султану определенную сумму, вашей… вашей… возлюбленной тоже, и вы выйдете сухим из воды.
— Моей невесте, — сухо сообщил Генрих, и в ответ получил отрешенный взгляд Йона Витта. Однако продолжил: — Я не прошу помощи ни для себя, ни для сестры султана. Единственное, о чем я прошу, — это о помощи моей будущей супруге. Предоставьте ей и ее багажу место на ближайшем из ваших судов, которое сможет вывезти ее за пределы страны.
— Вы совсем лишились рассудка, дружище! — вырвалось у Йона Витта. Он с грохотом отодвинул кресло и, вскочив, зашагал по комнате. — Разве вам не понятно, как наша помощь, оказанная при бегстве, скажется на отношениях между султаном и европейцами? И особенно это важно для нас, торговцев!
— Никому не нужно об этом знать, господин Витт… И никто не должен об этом знать…
Наблюдая за передвижениями о’свальдского агента по кабинету, Генрих верным чутьем уловил: в воздухе запахло сделкой!
— Я не просил бы вас, если бы речь не шла о жизни и смерти, — сказал он проникновенно. — Вы тем самым спасаете человека от неминуемой смерти.
Даже двух — Биби Салме и нашего будущего ребенка.
Он счел за лучшее не упоминать о беременности Салимы, хотя мог предполагать, что в компании об этом уже знают. В конце концов, он привел аргумент, который всегда будет самым главным для мужчин типа Йона Витта:
— За места для моей невесты и двух ее служанок и небольшой багаж я хорошо заплачу вашей фирме. Это все, о чем я прошу.
Йон Витт задумчиво водил согнутым указательным пальцем по нижней губе.
— А что будет с вами, Рюте?
Генрих опустил глаза. Это был самый слабый пункт его плана. И Йон Витт дополнительно коснулся его, обратившись к нему лишь по фамилии. Это прозвучало хоть и доверительно, но вместе с тем — снисходительно.
— Сначала надо доставить мою невесту в безопасное место, — ответил он уклончиво.
Еще до того, как Йон Витт нашел подходящее судно, на котором Салима могла бы выбраться с острова, она наконец получила известие, в равной степени пугающее и обнадеживающее: Меджид повелел ей явиться на следующий день к нему в Бейт-Иль-Сахель.
Всю ночь Салима не находила себе покоя. Она все время представляла, как ей следует себя вести с братом — открыто и гордо или лучше выказать себя покорной — и какие слова ей лучше подобрать, чтобы смягчить его.
Однако все приготовления Салимы, ее тщательно продуманное поведение, выбор жестов и мимики, ее приготовленная речь, заранее обдуманные ответы на возможные вопросы, — все пропало втуне. Меджид в свойственной ему капризной манере решил все по-иному и прислал к ней свою родную сестру Хадуджи.
Сводные сестры молча изучали друг друга. Окруженная евнухами и рабынями, принцесса Хадуджи являла собой женскую ипостась султана: у нее было такое же удлиненное лицо с большим ртом и — как у всех детей султана от черкешенок — высокий рост. Она уставилась на младшую сестру глазами, полными ненависти. А Салима разрывалась между надеждой и беспокойством, будучи неуверенной, что для нее означает визит Хадуджи.
— Рада видеть тебя, сестра, — помедлив, начала Салима. — Я хотела сегодня навестить вас в Бейт-Иль-Сахеле — по приглашению Меджида.
— Тебя там никто не ждет, разве что палач, — без обиняков ответила Хадуджи, — чтобы по приказу нашего брата положить заслуженный конец твоей грешной жизни.
— Это неправда! — воскликнула Салима. Возле рта и носа у нее пролегли белые полосы. — Меджид никогда так со мной не поступит — никогда!
Полные губы Хадуджи скривились в усмешке, полной ненависти:
— Собственно говоря, он уже вызвал для тебя человека из племени кульфа, который хорошо знает свое ремесло.
Салима ощутила, как пол уходит у нее из-под ног. Черные люди из суданского племени кульфа были мускулистыми великанами — примерно двух метров роста, — известными тем, что хорошо владели мечом. Считалось, клинок суданца мог с легкостью перерубить шею человека, словно травинку.
— Твое счастье, что вдовы нашего отца узнали об этом, — продолжала Хадуджи. — Они вступились за тебя и упросили Меджида отложить твою казнь до тех пор, пока твоя вина не будет точно доказана.
Салима скользнула взглядом по рабыням Хадуджи, по евнухам, каждый из которых был вооружен кинжалом и мечом, потом посмотрела на собственных слуг. Она знала, что их ждет. Перед угрозой пыток каждый человек в ее доме, будь то мужчина или женщина, расскажет все, что знает о своей госпоже, а она сама будет раздета и обследована прислужницами Хадуджи, а если понадобится — то и насильно. Ее веки затрепетали, комната начала кружиться перед глазами, однако она заставила себя выпрямиться и, выждав, пока не прошло головокружение, открыто взглянула на Хадуджи.
— Вам не нужно искать никаких доказательств, Хадуджи. Это правда, что вы услышали в Бейт-Иль-Сахеле. Я ношу под сердцем ребенка.
— Не жди милосердия лишь потому, что ты признала свою вину, — грубо набросилась на нее родственница и достала из складок платья письмо. Салима взяла его и развернула.
— Наш мудрый и милосердный брат передал мне это письмо для тебя — в том случае, если все слухи не окажутся клеветой.
— Он хочет послать меня в Мекку? — вырвалось у Салимы, когда она прочла письмо.
— В паломничество. В знак того, что ты искренне раскаиваешься во всех грехах и будешь просить Аллаха о прощении, — кивнула Хадуджи. — На время приготовлений к поездке он велел мне присмотреть за тобой. До твоего отъезда я останусь в этом доме.
Все члены Салимы судорожно сжались. Она старалась подавить охватившую все ее тело дрожь. Она слышала множество историй о девушках и женщинах, забеременевших, подобно ей, в грехе, и точно так же отправленных в паломничество по святым местам, к месту рождения Пророка. Ни одна из них, как говорили, не достигла цели назначения, не говоря о том, чтобы вернуться. То, что до сих пор грозило неопределенностью, обрело вполне явственные черты, и Салима уже ощущала холод клинка у горла. Пальцы ее судорожно впились в письмо, и, скомкав, она гневно его отбросила.
— Что это за мир такой, в котором любовь карается смертью? — она почти кричала. — Я никого не убивала, я ничего ни у кого не крала. Я всегда от всей души молилась и соблюдала все заповеди Священного писания. Все предначертано Аллахом — мне суждено было встретить этого человека, и я его встретила. И за это мне угрожают смертью? — Тяжело дыша, она сверкала глазами. — Вы можете мне тут о многом рассказывать, но только не говорите, что ваша совесть будет чиста, если вы предадите меня смерти. Вашу сестру!