Сообщение мальчишки-шпиона совпадало с наблюдениями занзибарских рыбаков и матросов: на борту «Адлера» находились три женщины — одна, по всей видимости, мать, — лет сорока, смуглая и с черными волосами, две ее дочери и подросток — хотя и похожий на араба, но в европейской одежде — он вполне мог оказаться испанцем, наверное, ее сын и брат девушек. Эти описания вкупе с обстоятельством, что женщина почти всегда, когда к «Адлеру» приближалось другое судно, пряталась под тентом или за палубными надстройками, породили у доктора Кирка совершенно невероятные подозрения.
Будучи генеральным консулом, Кирк был постоянно перегружен работой: рутинными заданиями и общественными обязанностями, и со временем успел подзабыть, как почти двадцать лет тому назад он предоставил один из военных кораблей Британии, чтобы помочь сестре тогдашнего султана Меджида сбежать с острова. Его об этом попросила миссис Стюард — и та же миссис Стюард позаботилась, чтобы незамужняя Хелен Кук оказалась на борту судна, доставившего ее на Занзибар, где она вышла замуж за Джона Кирка. В прошлом октябре Стюарды вернулись в Англию, чтобы наслаждаться заслуженным отдыхом после почти тридцати лет службы доктора Стюарда вдали от родины. Голубые глаза миссис Стюард и ее очаровательные манеры были не единственной причиной, почему Кирк добровольно взял на себя роль благодетеля. В первую очередь он был убежден, что спасти жизнь человека, которому грозит незаслуженная кара — смерть, просто необходимо, ну, а еще это могло бы придать больший размах его торговым делам. Проявление христианского участия, по его мнению, было поступком не таким уж особенным, за который он никогда не ждал благодарности и о котором едва ли мог вспомнить.
До тех пор, пока почти десять лет назад ему не пришлось сопровождать султана Баргаша в Лондон. Кирк был весьма удивлен, можно сказать, поражен, когда убедился, в какое волнение пришли как британское правительство, так и германское министерство иностранных дел — словно возможная встреча брата и сестры была делом международной важности. Немцы, безусловно, были за встречу, британцы, безусловно, против. А Кирк как представитель британской стороны и доверенное лицо султана и как следствие — участник переговоров по германским делам — оказался меж двух огней. Ненависть султана к сестре, граничащая с безумием, была для него такой же загадкой, как и гнев королевской семьи на восточного властителя из-за нежелания увидеть сестру, как и лихорадочная деятельность английского правительства, предпринятая, чтобы не допустить этой встречи, как и вмешательство Германии.
Лишь спустя годы после визита султана в Лондон и после получения консулатом известий о деле Рюте, да если еще прибавить к тому письмо, написанное два года назад самой Эмили Рюте брату, переданное им Кирку, наконец направили мысли британского консула в верное русло: он начал подозревать, что Эмили Рюте грозит стать пешкой в гонке Германии и Англии за выгодный куш — за Африку. Конечно, она попала в эту ситуацию только из-за своих долгов, с раздражением констатировал Кирк. Ему не нравилось, с каким упорством эта дама обращается к высокопоставленным лицам, курсируя между Берлином, Лондоном и Каиром и выдвигая претензии. Как она навязывается Баргашу, пытаясь настроить султана против Великобритании, — понятно, к своей выгоде. Он находил ее поведение высокомерным и презрительным по отношению к окружающим и таким же находил требование денег, на которые, как она считала, имеет право претендовать, неразумно настаивая на своих требованиях. Вместо того чтобы довольствоваться удачей, подаренной ей судьбой — жизнь с мужем, которого она сама себе избрала, — она теперь угрожает нарушить баланс в отношениях султана с европейцами.
Если на борту германского судна, которое себя так странно ведет, действительно находится Биби Салме, то это обстоятельство может изменить кое-что на Занзибаре. Доктор Кирк не доверял немцам ни на грош и считал, что они способны на все — даже на то, чтобы посадить сына Эмили Рюте марионеткой на трон султана Занзибара.
— Послушай, — обратился он к мальчишке, который уже начал нетерпеливо переминаться с ноги на ногу. — Ты получишь от меня столько же, если ты сделаешь вот что…
— Когда же я смогу сойти на берег?
Эмили так крепко обхватила поручни «Адлера», что, казалось, все ее мускулы от напряжения сейчас лопнут.
— Нам следует подождать, пока не подойдет остальная группа военных кораблей, фрау фон Келер. Таков приказ, — ответил лейтенант фон Домбровски, коротко кивнув ей, но совсем не враждебно, и ушел с палубы.
Вот уже несколько дней Эмили получала один и тот же ответ на вопрос, который задавала с той самой минуты, когда снова увидела родной остров. Четыре дня они плавали в водах Занзибара, ожидая прибытия эскадры Имперского морского флота, следующей из порта приписки на Западном побережье Африки, а по ночам посылали световые сигналы через океан. Но пока без ожидаемого ответа.
Счастье, охватившее Эмили при виде родины, под немилосердно палящим на палубе солнцем расплавилось, к тому же положение усугублялось угнетающей теснотой интендантского парохода, изначально предназначаемого для перевозки овец из Бремерхафена в Гулль или Лондон и в спешке переделанного для секретных пассажиров и все-таки не годившегося для того, чтобы жить там долго. Продолжительное пребывание на «Адлере» пагубно сказывалось на состоянии Эмили — в ее желудке словно застрял твердый, мучительный ком.
Это была настоящая пытка — быть рядом с Занзибаром и смотреть на него издали. Физические недуги, от которых Эмили страдала в Германии, — онемение рук и ног, учащенный пульс и слабый желудок — все вдруг исчезло. Она забыла, что ее тело прожило на свете почти сорок один год, вынашивало и рожало детей. Что она много страдала, порой испытывая нужду, проливала потоки слез, а тело тем временем изнашивалось — это походило на то, как море медленно формирует линии побережья, волны накатывают то нежно, то яростно, а перемены заметны лишь спустя годы. Сейчас Эмили чувствовала себя так, будто ей было не больше двадцати лет. В ней вновь пульсировала сила, которой она давно не ощущала, думая, что она уже умерла, и вот теперь эта сила, эта энергия не давали покоя всем ее членам и требовали движения и активных действий. Это была горько-сладкая боль — Эмили была как натянутая тетива лука. Ей хотелось пробежаться босиком по белому песку, промчаться верхом на лошади по лесам и плантациям по всему острову, быстрым шагом обойти город. Ей хотелось не только видеть Занзибар, не только слышать его шум и шорохи издали — нет, она хотела все осязать, пробовать, чувствовать, воспринимать всеми чувствами. Снова стать его частью.
Эмили глаз не могла отвести от острова. Впитывала мельчайшие детали, сравнивая то, что видела, с теми картинами, которые носила в себе все эти годы.
Вид Занзибара переменился. Частью это сделала природа, частью — человек. Сделал свое ураган, который тринадцать лет назад пронесся над островом и в слепой ярости нанес большие разрушения; потом последовало возрождение. Отозвалось на всем также равнодушие Меджида — и восхищение Баргаша образом жизни европейцев, которое и подвигло его, не страшась никаких расходов, способствовать техническому прогрессу в стране и перенимать изящный образ жизни европейских властителей.