Может быть, фигурка дракона спрятана где-то в магазине. Она заставит свою секретаршу поискать на каждом этаже. Она попросит и Мартина, и кого-нибудь еще, способного сохранить поиски в тайне. Меньше всего Пейдж хотела огласки, никто не должен трепать имя отца, нападение на него и тот факт, что произведение искусства, которое Хатуэй еще не приобрел, исчезло.
— Пейдж, вот ты где. — Мартин вышел из больницы и направился к ней. Он выглядел вполне свежим и бодрым, она не могла себе представить, как ему это удалось. — Я рад, что ты меня подождала, — сказал он. — Сейчас подгоню машину и отвезу тебя домой.
— Но я пока еще не собираюсь домой.
— Ты провела здесь всю ночь. Тебе нужно немного прийти в себя и поспать.
— Как я могу спать, пока не узнаю, что папа в порядке. Мама должна скоро вернуться, — сказала она, взглянув на часы. — Я уйду после ее прихода.
— Хочешь, я подожду вместе с тобой? — предложил Мартин.
Она покачала головой.
— Нет, но спасибо за предложение. Ты и так много сделал для нашей семьи, не все близкие друзья сделали бы это, ты вовсе не обязан…
— Дело не в обязанностях. Мне хочется заботиться о тебе.
Она отвела взгляд, что-то не нравился ей блеск в глазах Мартина.
— Пейдж, я знаю, сейчас не время, но…
— Ты прав, сейчас не время. — Пейдж не хотела, чтобы он питал какие-то надежды и строил замки из песка. Чем больше он был похож на благородного рыцаря, тем хуже она представляла их вместе.
Он нахмурился. Ей стало зябко и как-то неловко.
— Мне очень жаль. Я могу что-то сделать для тебя, прежде чем уйду?
Пейдж секунду посомневалась и все-таки сказал откровенно:
— Знаешь, когда ты придешь в магазин, посмотри, нет ли где-нибудь бронзовой фигурки дракона. Полагаю, отец забрал его с собой, но мне надо знать точно. Не хочется думать, что существует связь между статуэткой и нападением, но это возможно.
— Твоя мать в курсе этого дела?
— Я говорила с ней вечером накануне несчастья. Вряд ли она сейчас думает о драконе. Главное, чтобы дедушка не узнал о пропаже, хотя подозреваю, ему уже доложили. Он обладает сверхъестественной способностью улавливать абсолютно все, происходящее в магазине.
Мартин улыбнулся.
— Признак хорошей исполнительной власти. Не волнуйся, Пейдж. Я сделаю все, от меня зависящее, я помогу. — Он наклонился и поцеловал ее в щеку. — Может быть, когда-нибудь ты поймешь, что я неплохой парень, крепкий, как надежная стена.
От ответа Пейдж спасло появление автомобиля. Ее дед подкатил ко входу в больницу, и она невольно скукожилась, словно он мог не заметить ее одинокую фигурку на скамейке. Уоллес Хатуэй вызывал трепет у всех без исключения. Он требовал совершенства от каждого и не делал исключения для членов семьи. Во всяком случае, он всегда требовал и ожидал бо́льшего от кровных родственников. Пейдж встала, когда ее дедушка вышел из черного «БМВ», дверцу которого услужливо открыл его седой шофер.
Восемьдесят два года жизни изменили цвет волос «несгибаемого Уоллеса» на пепельно-серый, глубокие морщины прорезали лоб и кожу вокруг темных глаз, слегка пригнули к земле. Но при своих шести футах [7] с небольшим, несмотря на худобу, он по-прежнему казался гигантом.
— Дедушка, — пробормотала Пейдж, поспешив навстречу. — Не ожидала, что ты так скоро.
— Что ты здесь делаешь? Почему не наверху, не с отцом? — В голосе зазвучали металлические нотки.
— Я просто…
— Как Дэвид? — Он не намерен терпеть ее оправдания.
— Так же, — ответила она.
Губы деда гневно сжались, или, может быть, это был страх, а не гнев. Он сложный человек и ход его мыслей трудно предугадать. Пейдж хотела сказать ему, как напугана и как беспокоится об отце, уверить его, что все будет в порядке, что папа выкарабкается. Но говорить это — означало бы признаться в собственной слабости, чего дед терпеть не мог.
— Я нанял Дэвиду двух медсестер, которые будут работать круглосуточно. — бросил Уоллес. — Хочу, чтобы с ним постоянно кто-то был.
Пейдж почувствовала себя виноватой, она ведь оставила свой пост, неважно, что всего на несколько минут.
— Я пойду с вами, мистер Хатуэй, — сказал Мартин. — Пейдж необходим глоток свежего воздуха.
Пейдж бросила на Мартина благодарный взгляд, она знала, что он готов принять огонь на себя ради нее. Ноги сами подкосились, и она рухнула на скамейку рядом с чашкой остывшего кофе.
«Мартин и ее дедушка хорошо ладят, потому что у них много общего. По крайней мере, для них обоих долг превыше всего», — подумала она, отпив глоток. Мартин только что избавил ее от очередного приступа вины. Но в глубине души она знала — в их отношениях с Мартином никогда не было искры. Несмотря на все его хорошие качества, она не чувствовала к нему ничего, кроме симпатии и признательности. Ее мать сказала бы, что для брака этого достаточно. Но Пейдж искала большего — безрассудной страсти, от которой перехватывает дыхание. Она хотела потерять голову рядом с Мартином, вместе с ним. Всякий раз, когда его рука касалась ее плеча, она жаждала почувствовать, как огонь его ладони прожигает ее тело, кровь воспламеняется, а в ногах появляется слабость от одного его взгляда. Но ничего подобного Мартин в ней не вызывал.
С ним было приятно проводить время. Он щедрый, прекрасно разбирается в винах, в хороших ресторанах, в фильмах. Начитанный и легкий на подъем, он ездит по миру, когда появляется возможность, он работает, держит себя в форме, хорошо зарабатывает. Черт! Она делает то, что предлагала мать — взвешивает «за» и «против», настоящий список в голове. Только все «за» — от ума, а «против» — от сердца. Удивительно! До сих пор Пейдж жила, разрываясь между разумом и чувством, но всегда оставляя выбор за разумом. Она привыкла поступать правильно, обдумывая последствия своих решений или поступков. Такое поведение соответствовало ее природе, и даже когда ей хотелось свернуть с привычного пути, ничего не получалось. Вероятно, если она хочет избавить себя от стрессов и бесплодных размышлений, ей все-таки следует выйти замуж за Мартина. Рано или поздно разум подведет ее к этому логичному решению.
Со вздохом Пейдж откинулась назад, опершись о спинку скамейки.
Пейдж закрыла глаза, пытаясь отыскать в памяти что-то успокаивающее, но не получилось — в памяти всплыла давняя боль. Она увидела спальню сестры. У Пейдж была возможность попрощаться с ней, и не одна, но войти в комнату смертельно больного и настолько родного тебе человека было невозможно — слишком больно. Пейдж не могла себя заставить открыть дверь в ее комнату, поэтому стояла в дверях, когда ее родители сидели у постели Элизабет. Она до сих пор видела солнечный свет, потоком льющийся через окно, освещавший осунувшееся личико сестры, словно она уже стала ангелом, уже ушла на небеса. Мать жестом просила Пейдж войти и попрощаться с сестрой. Но Пейдж так и не могла пересилить себя и перешагнуть порог комнаты. Из-за Элизабет, лежащей с закрытыми глазами, сложившей маленькие ручки на груди. Такой положили ее в гроб через несколько дней: девочка как будто уснула, но это было не так.