Соня осторожно одела Николеньку – так и не проснулся. Вызвала такси.
Вывалилась из подъезда – сумки в одной руке, спящий Николенька – в другой. Водитель выскочил из машины, открыл багажник.
Все, поехали…
Туман, туман в городе… Плывут за окном дома, деревья. Кажется, над облаками летишь. Слышно, как дробью постукивают зубы. Холодно. Или просто нервная лихорадка? Тихо, тихо. В голове же ясность должна быть. Пустота. Ни одной мысли.
Въехали во двор дома, водитель выставил сумки на асфальт. Глянул вопросительно:
– Может, вам помочь до лифта донести?
– Нет, спасибо… Я сама.
Водитель развернулся, уехал. Соня нащупала в кармане ключ от машины Олега – хорошо, что дома второй комплект был. Вон она, стоит у подъезда. Подошла, открыла дверь, осторожно положила Николеньку на сиденье рядом с водительским. И сжалось болью сердце – какой он маленький, ее сынок…
Так, стоп! Не истерить, не плакать. Спи, Николенька. Это же не чужая машина, это твоего папы машина… Сейчас он выйдет из подъезда, увидит тебя. А сумка с твоими вещами здесь, на заднем сиденье. Папа ее тоже увидит. Да, надо же записку оставить… Пять минут наверняка еще есть.
В сумке нашелся клочок какой-то квитанции, Соня его пристроила на капот, вывела дрожащей рукой первое, что пришло в голову. «Олег! Это твой сын. Люби его. Мне тоже нужно время, чтобы привыкнуть к новым обстоятельствам! Ленке привет!»
Положила записку рядом с Николенькой, рывком стянула с себя свитер, укутала ему ножки. Все, надо уходить… Время вышло. Олег вот-вот должен появиться…
Соня схватила свою сумку, еле доковыляла до зарослей сирени – ноги никак не шли, подгибались в коленях. А надо еще в самую гущу забраться, схорониться, чтоб не увидел…
Ветки хлестали ее по лицу. Как розги. Но Соне почему-то не было больно. Ну да, откуда ей взяться, боли-то? Если уж такой порог переступила, то чего говорить о пороге телесной чувствительности?
Хлопнула дверь подъезда – Соня вздрогнула, обернулась. Олег. Свежий, румяный, выспавшийся. Озабоченно глянул на часы, заторопился к машине. И встал как вкопанный. Дверца-то рядом с водительским сиденьем открыта. Потянул на себя осторожно, сунул голову внутрь…
Увидел. Увидел! Записку читает. И вмиг – растерянность на лице, озирается по сторонам. Шагнул заполошно вперед, рванул назад… Лихорадочно охлопал себя бабьим нелепым жестом, выудил телефон из кармана брюк. Даже отсюда видно, как руки дрожат…
В Сониной сумке тоненько заверещал телефон. Первым ее порывом было – ответить. Да что толку? Все равно б не смогла ничего объяснить более-менее вразумительно. Духу бы не хватило.
Как долго он звонит, до бесконечности. Все, сорвалось. Наверное, автомат сработал: «Абонент не берет трубку, позвоните позже. Плиз».
Опять звонит. Это от растерянности, наверное. Все, нажал на кнопку отбоя, снова огляделся по сторонам. Зорко. С тоской. С испугом. Постоял еще у открытой двери… И вдруг склонился быстро, будто его палкой по спине ударили. Наверное, Николенька проснулся…
Соня почувствовала, как сжалось горло и по телу прошла ледяная дрожь. Из глаз брызнули горячие слезы.
Сквозь горячую пелену Соня разглядела-таки – Олег выудил Николеньку из машины, понес к подъезду. Спина колесом, локти неуклюже торчат в стороны, косолапит жалко. У двери закопошился, доставая ключ. Не знает, как Николеньку перехватить… Хорошо, дверь сама открылась, вышел кто-то. Все, шагнул в подъезд. Дверь захлопнулась…
А сумку, сумку-то с вещами! Забыл! И машину закрыть забыл…
Соня присела на корточки – ноги совсем не держали.
«Все, надо бежать, – приказала она себе. – Ты ж хотела сбежать, вот и беги. Мавр сделал свое дело, мавр может уходить. Сволочь – мавр…»
А куда, собственно, уходить? И куда – бежать? Некуда. Разве что на вокзал, купить билет, сесть в поезд. Тетка, конечно, не обрадуется… Да теперь уж все равно, обрадуется она или нет. Главное – бежать… Ничего, кроме заполошного бега, не остается. Или бежать, или умереть, среднего состояния нет. Соня вспомнила, что где-то она читала об этом ужасном состоянии… Ах, да. У Стефана Цвейга. «Амок». Особое психическое состояние. Да, надо бежать… Что уж теперь. Дело сделано. И жизнь кончилась. Та жизнь, которая была, пока дверь подъезда не захлопнулась. Если дальше собираешься хоть как-то жить – беги…
* * *
В билетные кассы вытянулась очередь. Утренняя, невыспавшаяся, хмурая. Народ с тоской заглядывал вперед – что-то медленно продвигается. Соня тоже заглянула поверх голов, встав на цыпочки. Далеко еще… Хорошо, что далеко. Можно нырнуть с головой в общий невроз ожидания. Пригнуться, спрятаться в нем от ужаса содеянного. Боже, как театрально звучит в собственной голове – ужас содеянного! Но ведь и в самом деле…
Соня сглотнула судорожно сухим горлом, попыталась унять нервный озноб. И приказала самой себе: «Все, тихо, стой, не дергайся! Чего уж теперь… Главное, билет купить. И в поезд сесть. Сбежать с места преступления. А там… А там видно будет. Поезд помчится быстро-быстро. На ходу не спрыгнешь, никуда не денешься! Скорей, скорей бы уж…»
Далеко еще до заветного окошка кассы. И ужасно пить хочется. Полжизни за глоток воды! Да только кому она нужна, эта никчемная половина жизни… Кому? Кому нужна половина никчемной жизни, граждане? А если хотите, и целая жизнь?..
И снова Соня почувствовала, как судорожно сжалось горло. Не зарыдать бы тут, в хмурой очереди. Нет, надо все-таки заставить себя думать о чем-то незначительно-постороннем, отвлечься на детали. Как будто она и в самом деле – в лучшей половине жизни живет…
Вот, например, знакомым запахом японских духов повеяло. Откуда это? А, понятно. Принесло от впереди стоящей девицы, от копны ее черных кудрей. Дорогущие они, эти японские духи. И телефон у девицы дорогущий, нервно прижат к уху. И голосок плаксивый, яростно капризный:
– Да нет, пап… Какой смысл в аэропорту сидеть, если такой туман? Я на вокзале сейчас, в очереди за билетом стою…
Ах, вот оно в чем дело! Значит, очередь образовалась из-за задержки рейсов в аэропорту… Понятно…
– …Не знаю, когда встречать, я ж еще билет не купила! Может, на проходящий успею, он через двадцать минут… Стою тут, как лохушка, со всеми в очереди… Да она еще и продвигается медленно, я вся испсиховалась уже! Да ходила я к дежурному по вокзалу, он меня сюда, в общую очередь, и послал! Такой хам оказался… Чем, говорит, вы лучше других, представляешь? Нет, и денег не взял… Не знаю почему… Испугался, может? Стою теперь тут, как идиотка последняя… Ладно, я потом перезвоню, пап!
Девица сунула телефон в карман стильной куртки, коротко то ли вздохнула, то ли всхрапнула, нервно переступила на месте, как молодая взнузданная кобылица. Соне почему-то захотелось кинуть ей в спину насмешливо: «Тпру, Зорька, стоять… Да, у нас тут не забалуешь».
Как она там папочке своему жаловалась? Стою в очереди, как лохушка последняя? Или нет, кажется, в ее стенаниях не лохушка, а идиотка была последняя? Хм… Интересно, а кто в этой очереди есть идиот, но не последний? Нет уж, все правильно тебе дежурный по вокзалу сказал, дорогая. Все стоят, и ты стой, не перебирай копытцами. И не взмахивай кудрями, а то от запаха японских духов тошнит! Ишь, размахалась. И впрямь вся испсиховалась, видать. Мне бы все твои психозы вместе взятые, милая… Или тебе хоть миллионную долю моего психоза…