— Что-то не так, а что, не пойму. — Марино уставился в окно.
— Расстроился из-за Дорис?
— Не знаю, рассказывал ли я тебе, но перед тем, как разойтись, мы с ней здорово поругались. — Он снова промокнул лоб. — Она притащила с распродажи блюдо, вот из-за него и сцепились. Понимаешь, Дорис давно собиралась купить новые блюда, и вот я прихожу однажды домой, а на столе в гостиной целый набор новых оранжевых тарелок. Слышала про «Фиеста вэйр»?
— Кое-что.
— Да. В этой партии было что-то такое… что-то особенное. Короче, счетчик Гейгера на них реагировал.
— Счетчику Гейгеру многого не надо, он на каждую мелочь реагирует, — напомнила я.
— В общем, про эту посуду много всякого писали, так что в конце концов ее изъяли из продажи, — продолжал он. — Но Дорис ничего и слышать не желала. Считала, что я на воду дую.
— Думаю, так оно и было.
— Ты же знаешь, у каждого человека свои фобии. Вот я, к примеру, боюсь радиации. Мне даже в рентген-кабинете не по себе делается, а когда микроволновку включаю, то стараюсь уйти из кухни. В общем, собрал я все эти блюда да и выбросил, а ей ничего не сказал.
Марино помолчал, снова утерся, прокашлялся.
— А через месяц она ушла.
— Послушай, я из той посуды тоже вряд ли стала бы есть. Даже если бы я знала, что никакой опасности не существует. Страх не всегда имеет рациональное объяснение.
— То-то и оно, док. В моем случае так, наверное, и есть. — Он чуть-чуть, на палец, опустил стекло. — Боюсь умирать. Каждый день об этом думаю. С утра, как только встаю. Только и жду, что инсульт разобьет или врач скажет, что у меня рак. Ложусь спать и боюсь, что не проснусь, умру во сне. — Его взгляд снова ушел в сторону, пауза затянулась, и продолжение разговора далось ему нелегко. — А вообще, если хочешь знать, все из-за того, что Молли перестала со мной встречаться.
— Не очень-то хорошо она с тобой обошлась. — Не знаю, почему, но меня его признание задело.
— Да… — Марино заерзал. Разговор определенно доставлял ему почти физические неудобства. — Она ведь намного моложе. А я последнее время чувствую, что не должен перенапрягаться.
— Другими словами, ты боишься заниматься с ней сексом.
— Ну вот, — обиделся он. — Ты еще закричи об этом, чтобы все услышали.
— Я врач. И хочу только одного: помочь тебе. Если, конечно, смогу.
— Молли сказала, что из-за меня чувствует себя отвергнутой.
— Ее можно понять. У тебя давно эта проблема?
— Не знаю… со Дня благодарения.
— Что-то случилось?
Он замялся.
— Ну, я… в общем, я перестал принимать лекарства.
— Какое лекарство? Адреноблокатор? Или финастерид?
— Оба.
— Зачем? Как можно делать такие глупости!
— Как? Да так, что из-за этих лекарств я себя мужиком не чувствую! — сердито выпалил Марино. — Короче, когда я начал встречаться с Молли, я от них отказался. А где-то ближе к Дню благодарения снова начал принимать. После того, как сдал анализы и прошел медосмотр. Оказывается, давление опять подскочило, и с простатой проблемы вернулись… Вот я и испугался.
— Ни одна женщина не стоит того, чтобы ради нее умирать, — сказала я. — Вот из-за этого у людей депрессия и случается, и ты, между прочим, идеальный кандидат для этого состояния.
— Когда ничего не получается, у любого депрессия начнется. Тебе не понять.
— Ну почему же, прекрасно понимаю. Когда организм подводит, когда тело не справляется с чем-то, как раньше, когда стареешь… да, это давит. В последние годы твоя жизнь серьезно менялась, а каждая перемена — фактор стресса.
— Нет, депрессия — это другое, — перебил Марино, и голос его зазвучал громче. — Тут дело не в этом. Вот иногда стараешься, а он не встает. А бывает, что встанет и стоит. Надо идти, а он стоит. Даже помочиться не можешь. Депрессия — это когда вдруг понимаешь, что подружка тебе в дочери годится. — Он уставился на меня даже не сердито, а зло, и на шее начали проступать вены. — Да, у меня депрессия. Ты права, черт возьми!
— Пожалуйста, не злись на меня.
Он отвернулся, сжав кулаки и тяжело дыша.
— Тебе надо сходить на прием к кардиологу и урологу.
— Ага. Не получится. — Марино покачал головой. — Ты, наверно, не знаешь, что теперь я приписан к урологу-женщине. Не могу же я все это женщине выкладывать.
— Почему? Мне ведь рассказал.
Он замолчал, долго смотрел в окно, потом взглянул в зеркало.
— Кстати, за нами какой-то хрен увязался в золотистом «лексусе». От самого Ричмонда.
Я проверила — мужчина, сидевший за рулем новой модели внедорожника, разговаривал по телефону.
— Думаешь, следят?
— Да откуда ж мне знать! Но вот быть на месте того, кто оплачивает его телефонные счета, я точно не хочу.
Мы подъезжали к Шарлотсвиллу, и спокойный, сглаженный пейзаж сменился мелькающими мягкими, округлыми холмами за серыми силуэтами зимних деревьев. Здесь было прохладнее, больше снега, но дорога стала суше. Я попросила Марино выключить сканер — надоело слушать полицейскую болтовню — и через некоторое время свернула на шоссе 29, к университету.
Какое-то время за окном виднелась лишь каменистая, с редкими деревцами, пустошь, растянувшаяся от леса до дороги, но через некоторое время, ближе к кампусу, появились обитаемые островки с пиццериями, круглосуточными магазинами и заправочными станциями. Рождественские каникулы еще не закончились, но моя племянница была не единственной, кто вернулся в университет до возобновления занятий. У стадиона имени Скотта я свернула на Маури-авеню. Студенты сидели здесь на лавочках и ездили на велосипедах с рюкзаками за спиной и сумками, полными книг. Было много машин.
— А ты на игры здесь ходила? — оживился Марино.
— На игры? Пожалуй, нет.
— Ну, не знаю. За такое штрафовать надо. У тебя здесь племянница, а ты даже «Хуз» [34] не видела? И что ж ты делала, когда здесь бывала? Чем вы с Люси занимались?
— Вообще-то мы почти ничего и не делали. Когда встречались, то либо гуляли по кампусу и разговаривали, либо сидели в ее комнате на Лужайке и опять же разговаривали. Были, конечно, и обеды в ресторанах, «Плюще» и «Кабаньей голове», встречи с ее преподавателями и даже посещения лекций. Но с друзьями Люси, которых у нее было немного, я не виделась. Она не хотела меня с ними знакомить и показывать те места, куда они ходили вместе.
— …я видел, как он играл, и никогда уже этого не забуду, — говорил в это время Марино.