— Вдруг вы ее узнаете, — сказал он. — Возможно, она заходила к вам что-то купить в пятницу, в самом начале четвертого.
Женщина сходила за очками, потом взглянула на фотографию.
— Что-нибудь случилось? — полюбопытствовала она. — Кто это?
— Вы только скажите, знакома она вам или нет, — мягко сказал Валландер.
Женщина кивнула:
— Я помню ее. По-моему, она покупала пирожные. Да, точно. Наполеоны. И хлеб.
Валландер немного подумал, потом спросил:
— Сколько пирожных?
— Четыре. Я еще хотела упаковать их в коробку. Но она сказала, что можно просто положить в пакет. Спешила, видать.
Валландер кивнул.
— Вы видели, куда она пошла от вас?
— Нет. Другие покупатели ждали очереди.
— Спасибо, — сказал комиссар. — Вы очень помогли.
— А что случилось-то? — спросила булочница.
— Ничего. Наводим справки, обычное дело.
Он направился на задворки банка, где Луиза Окерблум припарковала в пятницу свою машину.
Вот и всё, ни шагу дальше, думал он. Здесь след кончается. Отсюда она поехала смотреть дом, а где он находится, мы по-прежнему не знаем; позвонила по телефону, оставила сообщение на автоответчике и уехала. Настроение у нее было хорошее, в пакете лежали пирожные, и к пяти она рассчитывала вернуться домой.
Он посмотрел на часы. Без трех минут три. Ровно трое суток назад Луиза Окерблум была именно здесь.
Валландер прошел к своей машине, припаркованной у фасада, сунул в магнитолу музыкальную кассету, одну из немногих уцелевших после кражи, и попробовал подвести итоги. Голос Пласидо Доминго наполнял салон, а он думал о четырех наполеонах, предназначенных для семьи Окерблум. Интересно, они всегда читают застольную молитву? Даже когда собираются есть пирожные? Как это вообще — верить в Бога?
Ненароком он набрел на полезную мысль. До совещания в полиции надо непременно повидать еще одного человека.
Роберт Окерблум упомянул о нем.
Как он его назвал? Пастор Туресон?
Валландер включил зажигание и отправился обратно в Истад. Вырулив на магистраль Е-14, он прибавил газу и погнал на предельно допустимой скорости. Связался по телефону с Эббой, попросил ее разыскать пастора Туресона и сообщить ему, что комиссар Валландер хочет срочно с ним повидаться. Он был уже недалеко от города, когда Эбба позвонила и сказала, что пастор Туресон сейчас в Методистской церкви и готов его принять.
— Думаю, тебе не вредно иной раз заглянуть в церковь, — заметила Эбба.
Валландеру вспомнилось, как год назад они с Байбой Лиепой несколько вечеров подряд допоздна сидели в рижской церкви. Но он ничего не сказал. При всем желании он не мог сейчас думать о Байбе.
Пастор Туресон оказался человеком средних лет, высоким, крепким, с пышной седой шевелюрой. И силой не обижен — рукопожатие прямо-таки железное.
Убранство церкви было очень скромным, и Валландер не испытывал гнетущего ощущения, которое так часто донимало его в иных храмах. Они устроились на стульях возле алтаря.
— Несколько часов назад я звонил Роберту, — сказал пастор Туресон. — Бедняга, он в полном отчаянии. Вы еще не нашли ее?
— Нет.
— Не понимаю, что могло случиться. Луиза не из тех, кто пускается в опасные авантюры.
— Иногда опасности избежать невозможно, — сказал Валландер.
— Что вы имеете в виду?
— Опасности бывают двоякого рода. Одним люди подвергают себя сами. Другим — подвергаются. Это не совсем одно и то же.
Пастор Туресон беспомощно развел руками. Тревога его казалась искренней, как и сочувствие мужу и дочерям.
— Расскажите о ней, — сказал Валландер. — Какая она была? Вы давно ее знаете? И что за семья у Окерблумов?
Пастор Туресон серьезно посмотрел на него:
— Вы спрашиваете так, будто все уже кончено.
— Дурная привычка, — извинился Валландер. — Конечно, я имею в виду: расскажите, какая она.
— Я служу пастором в этом приходе уже пять лет, — начал Туресон. — И по моему выговору вы наверняка догадались, что родом я из Гётеборга. И все это время Окерблумы являются прихожанами нашей церкви. Они оба из методистских семей и познакомились через церковь. Теперь вот и дочки их воспитываются в истинной вере. Роберт и Луиза люди прилежные. Работящие, бережливые, щедрые. Иначе не скажешь. Вообще трудно говорить о них по отдельности. Вся моя паства просто потрясена исчезновением Луизы. Вчера во время нашей общей молитвы я необычайно остро это почувствовал.
Образцовая семья. Без сучка без задоринки, подумал Валландер. Можно опросить еще тысячу людей, и все скажут одно и то же. Нет у Луизы Окерблум ни недостатков, ни слабостей. Только вот — она пропала.
Что-то здесь не так. Всё не так.
— О чем вы задумались, комиссар? — спросил пастор Туресон.
— О слабости, — отозвался Валландер. — Ведь именно слабость — один из краеугольных камней всякой религии, вы согласны? Мы верим, что Господь поможет нам преодолеть нашу слабость?
— Совершенно верно.
— Но у меня складывается впечатление, будто Луиза Окерблум никаких слабостей не имела. Ее образ настолько безупречен, что поневоле начинаешь сомневаться. Неужели правда бывают такие насквозь хорошие, добрые люди?
— Луиза действительно такая, — ответил пастор Туресон.
— Прямо ангел во плоти, а?
— Да нет. Помню, как-то раз на приходском вечере она варила кофе. И обожглась. Так я сам слышал, как она чертыхнулась.
Валландер попробовал начать сначала.
— Вы уверены, что в ее отношениях с мужем не было никакого конфликта? — спросил он.
— Абсолютно уверен, — ответил пастор.
— И другого мужчины не было?
— Конечно нет. Надеюсь, вы не станете задавать этот вопрос Роберту.
— А религиозные сомнения не могли ее одолеть?
— Нет, это совершенно исключено. Я бы знал.
— У нее могли быть причины покончить самоубийством?
— Нет.
— Ну а внезапное умопомрачение?
— С какой стати? Она человек очень и очень цельный, гармоничный.
— Большинство людей имеет свои секреты, — помолчав, сказал Валландер. — Вы можете допустить, что у Луизы Окерблум есть какой-то секрет, о котором не знает никто, даже ее муж?
Пастор Туресон покачал головой:
— Конечно, секреты есть у всех. И нередко весьма мрачные. Но я убежден, что у Луизы нет секрета, который бы вынудил ее оставить семью и устроить такой переполох.
Больше у Валландера вопросов не было.