— А что еще он сказал?
— Много чего. Я полагаю, он изложил мне всю историю спасательных плотов. Когда-то давно существовало несколько типов плотов. Первые делались из тростника. А плоты вроде нашего наиболее часто встречаются на восточноевропейских или русских грузовых судах. На скандинавских кораблях их быть не может. Они не признаются нашей Государственной инспекцией морского судоходства.
— Почему?
Мартинссон пожал плечами:
— Из-за плохого качества. Могут лопнуть. Резина зачастую низкосортная.
Валландер задумался.
— Если капитан Эстердаль прав, то плот попал к нам прямо из Югославии и не прошел маркировку, скажем, в Италии. Иными словами мы имеем дело с югославским судном?
— Не обязательно, — ответил Мартинссон. — Некоторая часть спасательных плотов направляется прямиком из Югославии в Россию. Это идет в счет принудительного товарообмена между Москвой и подчиненными ей государствами. Кстати, капитан Эстердаль утверждает, что как-то раз видел такой плот на русском рыболовном судне, арестованном возле Херадских шхер.
— То есть мы можем остановиться на версии, что судно — восточноевропейское?
— Именно это имел в виду капитан Эстердаль.
— Хорошо, — сказал Валландер. — С этим, во всяком случае, разобрались.
— Но по большому счету это все, что мы знаем, — заметил Сведберг.
— Если только тот, кто позвонил нам, не даст понять, что мы совсем ничего не знаем, — сказал Валландер. — Но мы все же можем исходить из того, что люди с плота прибыли сюда с другой стороны Балтийского моря. И что они не шведы.
Стук в дверь прервал его. Секретарь подал ему конверт, в котором оказались дополнительные материалы по вскрытию. Валландер попросил Сведберга и Мартинссона пока не уходить — он только проглядит документы. И тут же вздрогнул.
— Так-так, — сказал он. — Мёрт обнаружил в их крови кое-что интересное.
— СПИД? — удивился Сведберг.
— Нет. Наркотики. Приличную дозу амфетамина.
— Русские наркоманы, — произнес Мартинссон. — Замученные и убитые русские наркоманы. В костюмах и галстуках. На югославском спасательном плоту. Это вам не драки в общественных местах и не самогонщики. Это что-то новенькое.
— Мы не знаем, русские ли они, — возразил Валландер. — На самом деле мы ничего не знаем.
Он набрал внутренний номер Бьёрка.
— Бьёрк слушает.
— Это Валландер. У меня здесь Сведберг и Мартинссон. Мы хотели бы знать, получил ли ты инструкции из МИДа?
— Еще нет. Но они должны скоро быть.
— Я уеду в Мальмё на несколько часов.
— Хорошо. Я дам знать, когда мне позвонят из МИДа. Кстати, тебя журналисты не допекают?
— Нет, а что?
— Меня разбудили в пять утра, позвонили из «Экспрессен». И с тех пор звонки не прекращаются. Что меня, надо сказать, несколько огорчает.
— Не стоит обращать на них внимания. Они все равно пишут что хотят.
— Это-то меня и беспокоит. Газетные спекуляции мешают следствию.
— Зато, может объявиться кто-нибудь, кто что-то знает или видел.
— Сильно сомневаюсь. И мне совсем не нравится, когда меня будят в пять утра. Спросонья черт-те что наговорить можно.
Валландер положил трубку.
— Нам всем нужно перевести дух, — сказал он. — А пока что пусть каждый как следует поработает головой. А мне надо съездить в Мальмё по одному делу. Давайте встретимся здесь, у меня, после обеда.
Сведберг и Мартинссон ушли. Валландеру было неловко, что он представил свой отъезд в Мальмё как поездку по служебным делам. Он знал, что каждый полицейский, подобно всем остальным людям, при случае использует часть своего рабочего времени в личных целях. Но сам этого не одобрял.
«Я стал старомоден, — думалось ему. — Хотя мне всего лишь немного за сорок».
Дежурному на проходной он сказал, что вернется после обеда.
Затем поехал вниз по Эстерледен, через Сандскуген и свернул в сторону Косеберги. Мелкий дождик прекратился. Зато поднялся ветер.
В Косеберге Валландер въехал на бензоколонку и заправился. Поскольку он приехал раньше, то спустился к гавани. Остановил машину и вышел навстречу ветру. В гавани не было ни одного человека. Киоски и рыбные коптильни стояли запертые.
«В удивительное время мы живем, — усмехнулся он про себя. — Некоторые области этой страны работают только летом. А потом весь город вывешивает таблички с надписью „закрыто“».
Он вышел на каменный пирс, хотя успел уже замерзнуть. Море было пустынным. Нигде ни одного корабля. Валландеру вспомнились мертвые люди на плоту. Кем они были? Что произошло? Почему их пытали и убили? Кто надел на них пиджаки?
Он взглянул на часы, вернулся в машину и поехал прямиком к дому отца, который находился к югу от Лёдерупа, в стороне от дороги.
Отец, как обычно, был не в доме, а в бывшей конюшне, где писал свои картины. Курт Валландер, едва войдя, почувствовал сильный запах скипидара и масляных красок. Казалось, он вернулся в детство. Воспоминания из прошлой жизни, когда его отец стоял у мольберта, окутанный этим особенным запахом, вновь пробудились в нем. Сюжеты на холсте с тех пор не изменились. Отец все время писал одно и то же — закатный пейзаж. Иногда, по желанию заказчика, на переднем плане слева изображал глухаря.
Отец Курта Валландера был фактически художником-ремесленником. И довел технику до такого совершенства, что уже невозможно стало поменять сюжет. Только повзрослев, Курт Валландер понял, что это не от лени или неумения. Скорее подобное постоянство придавало отцу ту уверенность, в которой он явно нуждался.
Отец отложил кисть и вытер руки грязным полотенцем. Как всегда, на нем был комбинезон и неизменные резиновые сапоги с отрезанными голенищами.
— Я готов ехать, — сказал он.
— А ты не переоденешься? — спросил Валландер.
Отец уставился на него непонимающим взглядом:
— А зачем мне переодеваться? Теперь что, за красками положено в костюме ехать?
Валландер понял, что возражать бессмысленно. Отец отличался необычайным упрямством. А если к тому же разозлится, поездка в Мальмё станет невыносимой.
— Делай как хочешь, — только и ответил он.
— Да, — сказал отец. — Я сделаю так, как хочу.
Они поехали в Мальмё. Отец рассматривал окрестности в окно машины.
— Ужасно, — вдруг произнес он.
— О чем ты?
— Сконе ужасно выглядит зимой. Серая глина, серые деревья, серое небо. Но самое серое — это люди.
— Тут ты, пожалуй, прав.
— Конечно, прав. И говорить не о чем. Зимой наш лен выглядит ужасно.