– Какая деталь?
– Не знаю, так ли это важно. Но, пока я тебя ждала, мне пришла в голову одна мысль. Густав Торстенссон погиб по дороге из Фарнхольмского замка. Ларс Борман повесился. Может быть, они оба, независимо друг от друга, обнаружили какую-то тайну – не знаю, что это могла быть за тайна…
Валландер кивнул.
– Ты права, – сказал он. – Но можно сделать и еще один вывод. Пока никаких доказательств нет, но для меня совершенно ясно: никакого самоубийства Ларс Борман не совершал. Так же как и Густав Торстенссон не попадал в автокатастрофу.
Они снова замолчали.
– Альферд Хардерберг, – промолвил он наконец. – Неужели это он стоит за всем этим?
Валландер уставился на чашку с кофе. Мысль эта была для него не так неожиданна, как казалась на первый взгляд.
Он посмотрел ей прямо в глаза:
– Может быть и он. Очень может быть.
Всю следующую неделю, как вспоминал потом Валландер, они возводили невидимые баррикады вокруг ведущегося расследования. Было похоже, что они, почти не имея времени в своем распоряжении, готовятся к битве. И, в общем-то, ничего странного в этом не было. Они обозначили врага – Альфред Хардерберг. Человек, не только ставший памятником самому себе, но и обладающий неслыханной властью, самодержец в своем княжестве – а ему не было еще и пятидесяти.
Все началось в пятницу вечером, когда Анн Бритт рассказала ему о подставном лице, англичанине Роберте Максвелле, загадочным образом свалившемся с борта своей яхты, и о том, что тайным владельцем «Смеден» является человек из Фарнхольмского замка. Таким образом, Альфред Хардерберг с периферии следствия попал в самый центр. Потом Валландер упрекал себя – подозрения насчет Хардерберга должны были зародиться гораздо раньше, но дать сколько-нибудь разумный ответ, почему этого не случилось, он не мог. По-видимому, в начале следствия он, не вникая в суть, подсознательно наделил Хардерберга некоей незаслуженной неприкосновенностью, словно Фарнхольмский замок был территорией какого-то иностранного государства, на которую распространялись дипломатические законы.
Теперь все было по-другому. Но дело шло очень медленно, и не только потому, что этого требовал Бьорк при поддержке Пера Окесона, но прежде всего потому, что фактического материала, которым они располагали, было очень мало. Они и раньше знали, что Густав Торстенссон был у Хардерберга экономическим советником, но никто и представления не имел, чем он занимался, в чем конкретно состояла его работа. У них не было и прямых доказательств, что финансовая империя Хардерберга занимается какими-то махинациями. Теперь они знали про Ларса Бормана, про мошенничество в ландстинге, скрытое от общественности. Почти всю ночь с пятницы на субботу 6 ноября они с Анн Бритт просидели в управлении. Фактов было мало, они в основном рассуждали и выстраивали версии, но у него уже тогда начал складываться план следствия, причем не только стратегический, но и тактический: им следовало работать чрезвычайно осторожно и тайно. Если они имели дело с Хардербергом, надо было считаться с тем, что у него повсюду глаза и уши, что он круглосуточно наблюдает за их действиями, знает, что они делают и на каком этапе находится следствие. К тому же надо было считаться и с тем, что связь, существующая между Ларсом Борманом, Хардербергом и убитыми адвокатами, сама по себе ничего не значит.
Его грызли и другого рода сомнения. Он прожил всю жизнь в слепой и безоговорочной вере, что шведские бизнесмены, как жена Цезаря, вне подозрений. Женщины и мужчины, стоящие во главе крупнейших предприятий, считались гарантами процветания и социальной гармонии. Экспорт был основой благополучия страны. Особенно сейчас, когда казавшееся незыблемым здание шведского благополучия закачалось, а в подвалах его обнаружились толпы изголодавшихся муравьев… Но, несмотря на эти сомнения, Валландер знал, что они очень близки к окончательному ответу, каким бы немыслимым он ни оказался.
– Мы пока на самой поверхности, – сказал он Анн Бритт той ночью, – но теперь у нас есть связь, есть зацепка, и мы должны работать в полную силу. Другой вопрос, поможет ли нам это найти убийц.
Они заперлись у него в кабинете. Его немного удивляло, что она не торопилась домой – в отличие от него, ее ждала семья. Все равно ничего существенного сейчас, ночью, они предпринять не могли, разумнее было бы выспаться и завтра начать с новыми силами. Но она говорила, и говорила, и не выказывала никаких признаков нетерпения… и он вспомнил самого себя, когда он был помоложе. В неблагодарной полицейской работе бывают моменты истинного вдохновения, жгучего интереса, и тогда становишься похожим на ребенка, которого невозможно оторвать от любимой игры.
– Я знаю, что мы на поверхности, – сказала она. – Но не забудь, что в падении Аль Капоне решающую роль сыграл скромный ревизор.
– Неуместное сравнение, – возразил Валландер. – Аль Капоне был гангстером, все знали, что его состояние основано на кражах, контрабанде, шантаже, взятках и убийствах. А здесь, если разобраться, мы ничего не знаем, кроме того, что крупный шведский предприниматель владеет контрольным пакетом акций в сомнительной инвестиционной компании, в которую входит некая консалтинговая фирмочка, а эта фирмочка, в свою очередь, ловко облапошила губернский ландстинг. Больше мы ничего не знаем.
– Раньше всегда говорили, что за каждым крупным состоянием скрывается преступление, – сказала Анн Бритт. – А теперь разве не так? Какую газету ни возьми, сразу возникает чувство, что это вовсе не исключение, а правило. Как и раньше.
– Жизнь полна цитат, – улыбнулся Валландер. – Всегда можно найти подходящую. Японцы говорят, что предпринимательство – это война. Но это вовсе не должно означать, что в Швеции убивают людей ради того, чтобы подбить цифры в годовом отчете.
– К тому же у нас полно священных коров, – она настойчиво продолжала свою мысль. – Мы не любим, когда преступниками оказываются представители знатных семей, наследственные аристократы, владельцы замков в Сконе…
– Смотри-ка, – я никогда об этом не думал, – удивился Валландер. Она была права. Потом, обдумывая этот разговор, от так и не смог понять, кого и что он защищал. И вообще – защищал ли? Или в нем просто взыграл дух противоречия – скорее всего потому, что Анн Бритт намного моложе его, к тому же женщина, никак с ним не соглашалась. Во всяком случае, не до конца.
– По-моему, все это знают, – упрямо сказала она. – Даже полицейские. И прокуроры. Священные коровы должны пастись без помех.
Их беседа напоминала поиски фарватера в полном подводных рифов проливе. Валландер не мог отделаться от ощущения, что миропонимание его ровесников и более молодого поколения настолько различно, что весь полицейский корпус может расколоться. И даже не важно, что Анн Бритт была женщиной – просто у нее был совсем иной жизненный опыт. «Мы живем в разных мирах, – подумал он. – То есть живем-то мы в одном и том же мире, но картина этого мира у нас совершенно разная».
И еще одна мысль беспокоила его, и это ему совсем не нравилось. Он вдруг понял, что и Мартинссон, и Сведберг, и даже вечно находящийся на курсах повышения квалификации Ханссон говорили бы на его месте то же самое. Он словно говорил за всех них. Его взгляды были взглядами целого поколения. Ему не нравилось то, что он раздражался, что считал Анн Бритт чересчур самоуверенной и категоричной в своих высказываниях. Ему не нравилось и то, что она, пусть косвенно, напоминала ему о его собственной лени, неумении и нежелании разобраться в том мире и в том времени, в которых он живет.