Из комнаты Йеспера в стену обрушился совершенно жуткий звук — нечто среднее между завыванием гангстерского рэпа и грохотом от падения целой деревни жестяных домов. Что делать — пойти к нему и обругать или просто заткнуть уши?

Карл выбрал остаться лежать, прижавшись ухом к подушке. Может быть, поэтому он подумал о Харди. Тот не может двигаться, не может даже лоб почесать. Ничего не может — только думать. Карл бы на его месте давно свихнулся.

Он посмотрел на фотографию, на которой они с Харди и Анкером стояли, обняв друг друга за плечи.

Трое чертовски хороших полицейских. Но во время последнего визита в больницу он узнал, что Харди думает иначе. Почему? Почему он думает, что Анкер имел какое-то отношение к засаде у хибары покойника с гвоздем в голове?

Карл посмотрел на изображение Анкера. В их троице тот был меньше всех ростом, но взгляд у него самый твердый. Он умер почти девять месяцев назад, а этот взгляд так и стоит перед глазами. Неужели Харди действительно думает, что Анкер мог быть как-то связан с собственными будущими убийцами?

Трудно было в это поверить. Карл помотал головой, потом скользнул взглядом по другим снимкам, запечатлевшим те дни, когда у них с Виггой еще все было хорошо, или крестьянскую усадьбу в Брёндерслеве. А вот и фото, сделанное Виггой, когда он впервые пришел домой в настоящей парадной форме.

На секунду Карл зажмурился. В углу, где висела эта фотография, было темно, и все же он заметил: там что-то не так.

Он отпустил подушку и встал. В это время Йеспер за стеной спустил новую свору жутких звуков. Карл подошел к фотографии. Сначала пятна показались ему похожими на тени, но, приблизившись вплотную, он разглядел, что это на самом деле.

Трудно не узнать настолько свежую кровь. Тонкими струйками она стекала по стене, и как, черт возьми, он раньше этого не заметил? И что эта чертовщина значит?

Карл позвал Мортена, выдернул из сладких грез цепеневшего перед плоским экраном Йеспера; один явился с недовольной, другой с обиженной физиономией. Но оба, когда Карл чуть ли не носом ткнул их в эти пятна, с негодованием отвергли инсинуации. Нет, Мортен к этому свинству не имеет никакого отношения!

Йеспер тоже, черт побери, нет, как и его подруга, если Карл на нее подумал. У него что, тараканы в голове завелись?

Карл еще раз взглянул на кровь и согласился.

Если снарядиться должным образом, то можно за три минуты забраться в дом, найти место, которое часто попадается на глаза Карлу, брызнуть на него кровью и исчезнуть. Ловкому человеку нетрудно выбрать три минуты, особенно учитывая, что Магнолиеванген, да и вообще весь Рённехольтпарк с восьми до шестнадцати стоят пустые, словно все население ветром сдуло.

Но если кто-то вообразил, будто эти детские шалости заставят Карла сбавить обороты и остановить расследование, это с его стороны большая глупость.

А кроме того, рыльце у них так или иначе в пушку.

15

Хорошие сны снились ей, только если напьется. Это было одной из причин, почему она пила.

А если не приложиться хорошенько к бутылке виски, результат всегда был предсказуем. После нескольких часов дремы, пронизанной неумолчным шепотом голосов, плакат с играющими детьми на двери наконец исчезал и она проваливалась в тяжелый сон, полный кошмарных видений. Проклятые картины только и ждали, когда она заснет. Воспоминания о мягких волосах матери, и вдруг — жесткое, каменное лицо. Воспоминания о девочке, старающейся спрятаться от всех в самых дальних углах похожей на дворец виллы. Страшные моменты. Стертые проблески, в которых мелькало лицо покинувшей ее матери. Холодные как лед объятия женщин, занявших ее место.

Потом она просыпалась в холодном поту. К этому моменту сны, как правило, доходили до ее окончательного разрыва с добропорядочным обществом и его фальшивыми приличиями. Все это она мечтала забыть. И еще то, что последовало дальше.

Накануне вечером она здорово напилась, поэтому утро началось сравнительно спокойно. Холод, кашель и пульсирующая головная боль — это она как-нибудь переживет. Лишь бы не одолевали мысли и голоса.

Она потянулась, пошарила под койкой и извлекла коробку, где хранилась еда. Система была простая: начинать всегда с того, что лежит в коробке справа. Доев правую сторону, она поворачивала коробку на сто восемьдесят градусов и снова брала то, что справа. Таким образом можно было наполнять левую сторону новым продуктами из «Альди». Все по отработанной схеме. Она никогда не делала запасов больше чем на два-три дня, иначе продукты портились, в особенности если солнце палило, нагревая крышу.

Она равнодушно доела йогурт — еда давно уже перестала ее интересовать. Затем запихала коробку обратно под койку, нащупала там ящичек, нежно погладила его и прошептала: «Да, да, моя радость. Маме надо в город. Я скоро вернусь».

Потом она понюхала подмышки и поняла, что пора помыться. Раньше она время от времени делала это на вокзале, но теперь нельзя, раз Тина предупредила, что какие-то люди ее там разыскивают. Если уж идти туда, то лишь приняв особые меры предосторожности.

Облизав ложку, она кинула пластиковый стаканчик в мешок для мусора на полу, обдумывая следующие шаги.

Накануне вечером она побывала у Дитлева дома. Час провела на улице перед виллой, глядя на мозаику освещенных окон, пока голоса не дали ей зеленый свет. Дом был очень ухоженный, но по-больничному стерильный и такой же бесчувственный, как сам Дитлев. Да и как могло быть иначе! Она разбила стекло в одном окне и успела хорошо осмотреться, прежде чем, откуда ни возьмись, перед ней появилась женщина в неглиже. Пистолета она испугалась. Но выражение испуга немного сошло с ее лица, когда она узнала, что пистолет был предназначен для мужа.

Тогда Кимми отдала пистолет женщине и сказала, чтобы та распоряжалась им, как ей вздумается. Женщина посмотрела на него, взвесила в руке и улыбнулась. Видно, она найдет ему применение. Все произошло так, как предсказывали голоса.

И Кимми отправилась назад в город окрыленная, уверенная, что все ясно поймут смысл этой весточки. Она пришла по их души. Никто из них, где бы он ни был, не может больше чувствовать себя в безопасности. Она взяла их на мушку.

Насколько она их знает, они вышлют за ней еще больше людей, которые будут искать ее на улицах. Эта мысль ее забавляла. Чем больше их будет, тем больше, значит, они насторожились.

Уж она доведет их до того, что они вообще ни о чем другом не смогут думать!

Когда Кимми мылась в душевой рядом с другими женщинами, самое худшее было не то, что она привлекает к себе внимание, и даже не любопытные взгляды, которые маленькие девочки бросали на длинные шрамы у нее на спине и животе. И не радость, которую явно испытывали женщины и дети от общего занятия. И даже не веселый гомон и хохот, доносящиеся из бассейна.

Тяжелей всего для Кимми было видеть полные жизни тела женщин. Золотые кольца на пальцах, которым было кого ласкать. Груди, которые кого-то питают. Животы и лона, которые только ждут, чтобы понести плод. Именно это зрелище давало пищу ее голосам.