Ответ Фанни удивил его:
— Это же совсем разные вещи.
— Вот как?
— У Карлскруны была русская субмарина. Но насчет того, что пряталось в глубине Хорсфьердена, доказательств не нашлось. Да их и не искали.
— То есть?
— Иной раз они пили за беднягу-капитана, как бишь его?
— Гущин.
— Да, верно. Бедняга Гусси, так они говорили. До того напился, что завел свою субмарину в шведские скалы. Вот, мол, и хорошо, есть русская лодка, очень кстати. А что? Теперь никто не сомневается, что именно русские играют в прятки в шведских водах. Но, когда речь заходила о Хорсфьердене, тостов за русского капитана никто не произносил. Понимаете, о чем я?
— По-вашему, в Хорсфьердене шныряли вовсе не русские?
— Доказательств в общем-то нет. Ни в пользу того, ни в пользу другого.
Фанни Кларстрём продолжала свой рассказ, она отлично знала, о чем говорит, тогда как Валландер имел обо всем этом весьма слабое представление. Понятия вроде «холодная война» или «неприсоединение к военным союзам» так и остались для него словосочетаниями, в сущности лишенными содержания. Он не обольщался и никогда не пытался отрицать, что его исторические познания крайне ограниченны. Да и особого интереса к истории раньше не проявлял. Но теперь внимательно слушал Фанни Кларстрём.
— Россия, значит, была врагом, — сказал Валландер.
— Среди наших военных поголовно все думали именно так. Офицеры на своих встречах говорили друг с другом так, будто мы уже воюем с русскими. Что США, вполне возможно, представляют собой не меньшую угрозу нашему суверенитету, никому из них в голову не приходило.
— А собственно, чего ради устраивали эти ужины?
— Чтоб хорошенько выпить-закусить и обругать политиков, которые «являют собой угрозу национальному суверенитету Швеции». Именно так они всегда выражались. Социал-демократы — вот враг номер один. Хотя все знали, что Улоф Пальме убежденный социал-демократ, в этих кругах его называли только «коммунист».
Фанни Кларстрём встала и, несмотря на протесты Валландера, пошла сварить еще кофе. У него уже жгло в желудке. Когда она вернулась, он изложил ей фактическую причину своего приезда в Маркарюд.
— Кажется, в газетах писали об исчезновении этой пары? — спросила она, когда он закончил.
— Женщину, Луизу, на днях нашли мертвой недалеко от Стокгольма.
— Бедняжка. Что случилось?
— Вероятно, ее убили.
— Почему?
— Пока нет ответа.
— А муж, стало быть, здесь, на фото?
— Хокан фон Энке. Если вы помните о нем что-нибудь еще, я бы с удовольствием послушал.
Она задумалась, всмотрелась в снимок, потом наконец сказала:
— Его трудно вспомнить. Думаю, я уже сообщила все, что могла. Наверно, и это кое-что о нем говорит? Он держался скромно, зачастую молчал, был не из таких, кто больше всех пил да шумел. Помню, он постоянно улыбался.
Валландер наморщил лоб. Может быть, память ей все же изменяет?
— Вы уверены, что он улыбался? По моему впечатлению, он был очень серьезным человеком.
— Возможно, я ошибаюсь. Но в одном я уверена: он не принадлежал к числу самых оголтелых поборников войны. Напротив, помнится, он был одним из очень немногих, кто порой пытался призывать к миру. Я запомнила конечно же потому, что именно это меня интересовало.
— Что?
— Мир. Я и мои товарищи еще в пятидесятые требовали, чтобы Швеция отказалась от ядерного оружия.
— Значит, Хокан фон Энке говорил о мире?
— Так мне запомнилось. Но прошло столько времени.
— Еще что-нибудь можете вспомнить?
Валландер видел, что она вправду напрягает память. Он только пригубил кофе, пить не стал, предпочел грызть сухарик. Как вдруг почувствовал, что выпала пломба. И зуб сию же минуту заболел. Он завернул пломбу в бумажную салфетку, сунул в карман. Середина лета, его дантист наверняка в отпуске, пошлют куда-нибудь в неотложное отделение. Он с досадой подумал, что физически прямо-таки разваливается, то одно, то другое отказывает. Когда откажут самые важные органы, всему конец.
— Америка, — неожиданно сказала Фанни Кларстрём. — Я знала, есть кое-что еще.
Этот инцидент произвел на нее глубокое впечатление и врезался в память, потому и вспомнился очень отчетливо.
— Случилось это, когда я чуть ли не последний раз работала у господ офицеров. Очевидно, были пожелания, чтобы их обслуживали официантки помоложе, в коротких юбочках и не с такими отечными ногами. Я не переживала, поскольку мне уже стало невмоготу подавать этим господам еду и напитки. Собирались они в первый вторник каждого месяца. Пожалуй, шел восемьдесят седьмой, ранняя весна. Да, я точно помню, потому что сломала мизинец на левой руке и долго бюллетенила. А в тот вторничный вечер как раз снова вышла на работу. Стоял март. Кофе с ликером или коньяком всегда пили в мрачноватой комнате с кожаными креслами и темными книжными шкафами. Комната мне запомнилась потому, что я всегда любила читать. И однажды, когда пришла на такой ужин заранее, я, перед тем как накрывать столы, зашла туда и заглянула в книжные шкафы. К моему удивлению, вместо книг на полках стояли муляжи, одни только корешки. Владелец или, может, архитектор по интерьеру наверняка закупил их на каком-то складе реквизита. Помню, мое уважение к этим людям получило еще один серьезный удар… — Она выпрямилась в кресле, словно призывая себя к порядку. — Неожиданно кто-то из присутствующих заговорил о шпионах. Я как раз обходила всех с бутылкой дорогого коньяка. Вообще о шпионах рассуждали нередко. Весьма популярным объектом был Веннерстрём. В подпитии многие изъявляли готовность прикончить его. Помню, адмирал, кажется по фамилии фон Хартман, заявил, что его надо медленно удавить балалаечной струной. Как вдруг заговорил Хокан фон Энке. Спросил, почему никого не волнует, что в Швеции могут орудовать и шпионы США. Ему дали резкий отпор, обернувшийся крайне неприятной перепалкой, когда многие из офицеров поставили под сомнение его лояльность. Конечно, все были более-менее пьяны, за исключением, пожалуй, именно Хокана фон Энке. Так или иначе, он возмущенно встал и покинул собрание. За все время, пока я там обслуживала, такого никогда не бывало. Вернулся ли он в их компанию, я не знаю, ведь нашу сестру заменили хорошенькими молодыми официантками. Этот инцидент я так хорошо помню, разумеется, потому, что мы с товарищами все время думали о том же: если у русских есть в Швеции шпионы, в чем сомневаться не приходится, то и американцы явно не сидят сложа руки. Но господа офицеры этого понимать не желали. Или понимали, но предпочитали не видеть.
Фанни Кларстрём встала, чтобы подлить кофе. Валландер вежливо прикрыл свою чашку ладонью. Когда она опять села в кресло, он бросил взгляд на ее отечные ноги и расширенные вены. И живо представил себе ее там, среди офицеров в банкетном ресторане.