Уважаемая миз Блумвуд.
Пишу с целью подтвердить нашу встречу, запланированную на понедельник, 27 марта, в 9.30 в нашем офисе в Фулхэме. Администратору при входе скажите, что Вам назначена встреча у г-на Смита.
С нетерпением жду нашей встречи.
С уважением,
Дерек Смит,
менеджер.
ЭНДВИЧ — ПОТОМУ ЧТО МЫ ЗАБОТИМСЯ О ВАС
Никогда в жизни мне не было так плохо, как на следующее утро. Никогда.
Первое чувство после пробуждения — боль. Вспышки боли всякий раз, когда пытаюсь повернуть голову, открыть глаза, осознать элементарные вещи — кто я, где я, какой сегодня день и где я должна быть.
Какое-то время лежу неподвижно, с трудом, но жадно втягиваю воздух, словно борясь за жизнь, еще теплящуюся в моем несчастном теле. Но вскоре начинаю задыхаться от переизбытка кислорода, к лицу приливает кровь. Чтобы не скопытиться окончательно, приказываю себе дышать спокойно и медленно. Вдох… выдох, вдох… выдох. Очень скоро я вернусь к жизни и все будет хорошо. Вдох… выдох.
Значит, так… Ребекка… Правильно. Меня зовут Ребекка Блумвуд… Кажется. Вдох… выдох, вдох… выдох.
Что еще? Ужин. Я вчера где-то ужинала. Вдох… выдох, вдох… выдох.
Пицца. Я ела пиццу. С кем? Вдох… выдох, вдох…
С Таркином.
Выдох.
Господи, Таркин.
Смотрела его чековую книжку. Все пропало. Я сама все испортила.
Знакомый прилив отчаяния захлестывает меня, и я закрываю глаза, пытаясь унять пульсирующую боль в висках. Вспоминаю, как вчера вернулась к себе в комнату и нашла полбутылки виски. Недопитая бутылка — мне когда-то подарили ее на презентации шотландского фонда — стояла в комоде. Я ее открыла и, хотя терпеть не могу виски, сделала… ну… пару глоточков. Что, по-видимому, и объясняет мое сегодняшнее самочувствие.
Я заставляю себя медленно сесть и в вертикальном состоянии прислушиваюсь к звукам. Сьюзи дома нет. Я одна.
Одна наедине со своими мыслями.
И этого, надо сказать, я вынести не в состоянии. Голова чугунная, во рту сухо, ноги трясутся. Но я должна встать. Должна отвлечься. Мне нужно выйти, выпить где-нибудь кофе.
Каким-то образом мне удается сползти с кровати, доковылять до комода и посмотреть на себя в зеркало. То, что я вижу, мне совершенно не нравится. Кожа зеленая, как у мертвеца, волосы прилипли к лицу. Но самое страшное — это выражение глаз: в них пустота и ненависть к себе. Вчера у меня был шанс, великолепная возможность, причем на блюдечке с голубой каемочкой. А я выкинула ее на помойку. Господи, какая же я дура. Мне даже жить не стоит.
Иду на Кингз-роуд, хочу затеряться во всеобщей суете. Воздух свежий и трескучий, и на улице мне почти удается забыть о событиях прошлого вечера. Почти, но не совсем.
В кофейне заказываю чашку капуччино и стараюсь пить как ни в чем не бывало. Как будто все в порядке, сегодня воскресенье, и я, как обычно, собралась по магазинам. Но ничего не получается. Не получается сбежать от собственных мыслей. Они роятся в голове, крутятся, как заезженная пластинка.
Если бы только я оставила в покое его чековую книжку. Если бы я не была такой тупицей. Все шло замечательно. Я ему очень понравилась. Мы держались за руки. Он хотел снова пригласить меня на свидание. Господи, если бы все можно было вернуть, начать вечер заново…
Не думай об этом. Не думай, как все могло сложиться. Невыносимо. Если бы я не напортачила, сейчас бы, наверное, пила кофе в компании Таркина. И скоро, совсем скоро могла бы стать пятнадцатой в списке самых богатых женщин Британии.
А теперь… что теперь?
Я по уши в долгах. В понедельник я должна быть на встрече с менеджером банка. И я понятия не имею, что мне делать. Ни малейшего.
Я скорбно отхлебываю кофе и разворачиваю шоколадку. Есть не хочется, но я все равно запихиваю шоколад в рот.
А хуже всего то, что Таркин мне теперь нравится. По части внешности, конечно, не подарок, но он очень добрый и по-своему забавный. И брошка эта очень милая.
И ведь он не сказал Сьюзи, за каким гадким занятием меня застукал. И так доверчиво слушал, когда я врала про Вагнера и про этих дурацких скрипачей. Ужасно наивный.
Господи, вот сейчас я действительно заплачу.
Я быстро вытираю глаза, допиваю кофе и встаю. На улице сначала замедляю шаг в нерешительности, но потом снова ускоряюсь. Может, хоть встречный ветерок сдует эти жуткие мысли.
Но я все иду и иду, а легче не становится. Голова болит, глаза красные, и мне срочно нужно выпить. Нужно хоть что-нибудь сделать, чтобы полегчало. Выпить, закурить или…
Я поднимаю глаза и понимаю, что стою напротив «Октагона». «Октагон» — мой самый любимый в мире магазин. Целые этажи с одеждой, аксессуарами, украшениями, подарками, кофейнями, барами и цветочными салонами, где тебя посещает внезапное желание заполнить весь свой дом цветами.
И со мной мой верный кошелек.
Мне нужна какая-нибудь мелочь, чтобы приободриться. Футболка или что-то еще. Да хоть зубная паста. Мне нужно что-нибудь купить. Много тратить не буду. Просто войду и…
Я открываю двери. Господи, какое облегчение. Это тепло и этот свет. Вот где мой мир. Моя среда обитания.
Но даже направляясь в отдел футболок, я не чувствую привычного удовольствия. Оглядываю полки, пытаясь вызвать в себе то волнение, которое сопровождает процесс покупки, но почему-то сегодня его нет. Я все равно выбираю топ с высоким воротом и серебряной звездой на груди, перекидываю его через руку и убеждаю себя, что мне уже легче. Потом вижу полку с халатами. Вообще-то новый халат не помешает.
Ощупывая белоснежную махровую ткань, я слышу тихий приглушенный голосок: «Не делай этого. Ты вся в долгах. Не делай этого».
Да, все так.
Но, откровенно говоря, сейчас это не имеет никакого значения. Поздно что-то менять. Я уже в долгах, а больше долг или меньше — не важно. Я почти яростно перекидываю халат через руку. Потом мне попадаются на глаза тапочки из такой же ткани. Понятно, что покупать только часть комплекта нет смысла.
Налево от меня находится касса, но я прохожу мимо. Я еще не все выбрала. Иду к эскалатору и поднимаюсь на этаж выше. Пора купить новое одеяло. Белое, под цвет халата. И пару подушек, и покрывало из искусственного меха.