Свартман ушел, кипя от злости. Как два разъяренных буйвола, подумала Линда. Обязательно должны пометить свою территорию.
Пожарный автомобиль задом подъехал к горящему дому.
Пожарные размотали шланг, и из него ударила мощная струя воды. Курт Валландер отскочил в сторону и заметил Линду.
— Что случилось?
— Подожгли зоомагазин. Опять бензин. Так же как и с лебедями, и с теленком.
— Никаких следов?
— Эти умники упустили единственного свидетеля.
Отца трясло от злости. Вот так он и умрет в один прекрасный день, вдруг пришло ей в голову. Усталый, раздраженный, возмущенный каким-нибудь следственным промахом. Так и будет выглядеть его последнее па, если верить Зебре — она говорит, что каждый человек должен стремиться уйти из жизни, танцуя.
— Мы должны их взять, — прервал ее мысли отец.
— Их? Здесь что-то другое.
— Что?
Он глядел на нее, как будто бы она должна знать ответ.
— Не знаю. Но здесь что-то другое.
Его окликнула Анн-Бритт Хёглунд.
Линда проводила его взглядом — здоровый мужик с втянутой в плечи головой, осторожно маневрирующий между бесчисленными шлангами и дымящимися остатками того, что час назад было зоомагазином. Она заметила заплаканную женщину, неподвижно смотревшую на пожар. Хозяйка, подумала она. Или просто любительница животных? Линда вспомнила, как она в детстве видела пожар. Горел старый деревянный дом, на первом этаже был часовой магазин. Она тогда очень жалела часы: ей представлялось, как перестают биться их сердца и плавятся стрелки. Она ходила взад-вперед вдоль заграждения. Сбежалось довольно много людей; все молча наблюдали за пожаром. Горящие дома всегда вызывают страх. Словно напоминание, что и там, где ты живешь, в один прекрасный день может вспыхнуть смертельный огонь.
— Не понимаю, почему они меня не спросят, — услышала она голос рядом.
Она обернулась. Там стояли две девушки лет двадцати. Клубы дыма заставили их отшатнуться и вжаться в стену соседнего дома.
— Не собираюсь заискивать перед полицией.
Свидетель, решила Линда. Потерянный свидетель.
— А что вы видели?
Девушка поглядела на нее оценивающе. Она немного косила.
— А вы кто?
— Я из полиции. Линда Валландер.
Почти правда, подумала она. Во всяком случае, не то чтобы полная ложь.
— Как можно было взять и поджечь всех этих зверьков? Говорят, там и лошадь была?
— Нет, — сказала Линда. — Лошадей в зоомагазинах не продают. Требуется специальная конюшня. И потом, лошадей в клетках не держат. Лошадей держат в стойлах. Так что же вы видели?
— Не что, а кого. Мужчину.
— И что он делал?
— Поджег магазин, и все звери сгорели. Я шла от стоянки у театра — мне надо было несколько писем отправить. На полпути к почте, ну, примерно в квартале отсюда, заметила, что за мной кто-то идет. Я даже вздрогнула — до того он беззвучно шел. Я его пропустила. А потом пошла за ним, тоже почему-то тихо. Но через несколько метров вспомнила, что забыла письмо в машине. Пошла назад, взяла письмо и пошла на почту.
Линда подняла руку.
— Сколько времени у вас ушло, чтобы вернуться к машине и взять письмо?
— Три-четыре минуты. Машина была у театра.
— И что случилось, когда вы шли на почту? Вы его опять увидели?
— Нет.
— А когда проходили магазин? Что вы видели?
— Не знаю. Может быть, кинула взгляд в окно. Я не особенно интересуюсь черепахами и хомяками.
— И что вы увидели?
— Ну, там всегда такой голубоватый свет внутри.
— Откуда вы знаете?
— Я отправляю письма несколько раз в неделю. Каждый раз ставлю машину у театра, каждый раз прохожу мимо зоомагазина и каждый раз вижу синюю лампу. Она, наверное, для подогрева. Самое большое для меня удовольствие в жизни — писать письма, причем от руки, и отправлять их по почте. Я — член антиэлектронной мафии.
— А что дальше?
— Отправила письма и пошла назад. Это заняло еще от силы три минуты.
— И что потом?
— Магазин взорвался. Мне, во всяком случае, так показалось. Я как раз шла мимо, когда раздался взрыв. Меня даже тряхнуло. И яркий свет. Я бросилась на землю. А потом там начало гореть. Мимо меня какой-то зверек промчался, на нем шерсть горела. Жуть какая-то!
— Что дальше?
— Все было очень быстро. Но я заметила, что на той стороне улицы человек стоит. Я его хорошо видела — светло было, как днем. Тот самый, что меня обогнал. И большая сумка в руках.
— А она была, когда он мимо вас прошел?
— Да. Я забыла сказать. Черная сумка. Старая. С такими раньше врачи ходили.
Линда знала такие сумки.
— Что случилось потом?
— Я крикнула, чтобы он мне помог.
— Вы поранились?
— Мне показалось. Этот взрыв и потом свет… это было прямо жуть.
— И что, помог он вам?
— Посмотрел и пошел прочь.
— В какую сторону?
— К площади.
— А раньше вы его видели?
— Никогда.
— Описать его можете?
— Высокий, здоровенный. Лысый. Или очень коротко стриженный.
— А как одет?
— Темно-синяя куртка, темные брюки. На башмаки я и раньше обратила внимание — мне было интересно, чего это у него такой неслышный шаг. Коричневые башмаки на толстой резиновой подошве. Но не кроссовки.
— А что вы еще можете вспомнить?
— Он кричал.
— Кричал? Кому?
— Не знаю.
— Там был кто-то еще?
— Я не видела.
— Что он кричал?
— Что-то вроде: «Gud kravde [24] ».
— Gud kravde?
— Первое слово точно — «Gud». Потом, как мне показалось, «kravde». Но словно он это кричал на другом языке.
— Можете попробовать воспроизвести?
— Звучало как «krevet».
— «Krevet»?
— Может быть, это по-датски. Или, скорее, по-норвежски. Точно — по-норвежски. Тот, кто это крикнул, кто поджег магазин, говорил по-норвежски.
Линда почувствовала, как у нее участился пульс. Тот же самый норвежец. Наверняка. Если, конечно, это не какой-нибудь норвежский заговор. Хотя это уж вряд ли.