Сокольский уехал.
День пошел своим чередом. Гриппа провела два семинара, пообедала в университетском кафе, поработала в библиотеке.
Время к концу дня вдруг стало тянуться на удивление медленно, события, как в замедленной съемке, еле-еле сменяли друг друга, а вот нервное напряжение росло с каждой минутой. Гриппа уже сто раз пожалела, что навязалась Сокольскому в помощницы. Тогда она искренне хотела помочь ему, но вот теперь в голову лезли всякие глупые, не связанные с расследованием мысли. А вдруг она не справится? Или скажет какую-нибудь глупость? Сделает что-то не то и все испортит? Зачем она вообще в это ввязалась? Теперь вот к родителям надо ехать. Так все было хорошо, а тут этот Сокольский…
В четыре часа Гриппа не выдержала, отменила встречу с научным руководителем и, сославшись на головную боль, унеслась домой.
Там легче не стало. До встречи оставалось еще больше часа, и девушка бессмысленно блуждала по своей маленькой квартирке, пока ее впервые в жизни не посетила мысль: а не привести ли себя в порядок?
Мысль была свежая, не рядовая. И Гриппа, быстренько приняв душ, заглянула в зеркальный шкафчик, который стараниями матери был битком набит косметикой, которой она, в общем-то, и не пользовалась. Максимум, что употребляла, это крем, тушь и иногда помаду. Теперь ей вдруг захотелось чего-то большего.
«Просто мне нечем себя занять», – убеждала себя Агриппина, чтобы не было так унизительно и стыдно самой себя.
Она порылась среди баночек и тюбиков и отыскала маску. Та была японской и явно очень дорогой, пахла вкусно, и Гриппа решилась. Густо намазала лицо ярко-зеленой субстанцией и задумалась о другой немаловажной вещи: о гардеробе.
Что будет уместнее надеть в этом случае? В нормальном состоянии Гриппа бы вовсе не стала переодеваться, но сегодня на нее нахлынуло желание поэкспериментировать. Она смело распахнула дверцы огромного, чуть не на половину комнаты шкафа. Скромный уголок в нем занимали «ее» вещи, те, которые Гриппа сама покупала и с удовольствием носила. Остальное пространство было захвачено дизайнерской одеждой, которую повесила сюда опять же мама. Девушка решительно сжала губы и выхватила наугад несколько вешалок. Выглядели вещи не так уж и пугающе. Черный брючный костюм от Шанель, синее платье от Гуччи, костюмчик от Гермес. Порывшись еще полчаса и ужасно вымотавшись, Агриппина остановилась на трикотажном платье от Гермес и высоких, за колено, сапогах от Шанель, которые кажется, называются ботфортами. К ним отыскала симпатичную сумочку и подходящую бижутерию. А в качестве верхней одежды выбрала длинное пальтишко из мягкого материала, вероятно, кашемировое, бог знает от кого. Вещи оказались удобными и неброскими. Может, зря она отказывалась их носить и демонстративно ходила в чем-то попроще, не брендовом?
Гриппа была уже одета, когда в дверь позвонили. Глянув в глазок, убедилась, что явился Сокольский, и смело распахнула дверь.
– Что это? – хриплым от ужаса голосом спросил Артем Георгиевич, покрываясь липкой испариной.
Гриппа кокетливо зарделась и как-то неловко попробовала покрутиться:
– Да, понимаете, было время, решила заскочить домой, переодеться.
– Нет, – покачал головой прокашлявшийся и пришедший в себя Сокольский, – у вас на лице.
– Что? – Девушка поднесла руку к щеке и, ощутив под пальцами шероховатую поверхность, все вспомнила. Она же хотела накраситься и сделала маску!
Агриппина стрелой метнулась в ванную. И замерла перед зеркалом! На лице красовалась кошмарная буро-сиреневая корка! Вид был такой, словно вместо лица у нее огромный синяк трехдневной давности. Только почему зеленая маска изменила цвет? Гриппа все удивлялась странной метаморфозе, стараясь смыть эту дрянь. А дрянь засохла намертво и смываться не желала. Через двадцать минут девушка выпала из ванной с красным, как после бани, лицом. То ли от стыда, то ли из-за маски.
Сокольский сидел в комнате и смотрел телевизор. Хорошо, что у нее в комнате всегда царит идеальный порядок, хоть тут краснеть не надо. Не успела Гриппа порадоваться своей педантичности, как тут же увидела раскиданные на полу вещи, в которых она вернулась с работы. Там же валялось белье. Агриппина едва удержалась от того, чтобы не стукнуться лбом о косяк с досады. Все, больше никаких попыток превратиться в светскую львицу, ее амплуа – «серая мышь». В нем она счастлива, его и следует придерживаться.
Проглотив горечь позора, Гриппа вошла в комнату и мертвым голосом сообщила:
– Я готова.
Сокольский кивнул, и они поехали.
Артем молча рулил, лавируя в плотном потоке транспорта. Наследница миллионов сидела рядом, поджав губы и не удостаивая его беседой. Все же она ненормальная. Может, у нее раздвоение личности? Сегодня утром вела себя как нормальный, живой человек, и вот опять, извольте радоваться, «невеста императора».
До усадьбы Начинкиных оставалась пара километров, и Артем, пересилив себя, прокашлялся, обратился к спутнице:
– Вы уже подумали, как будем действовать?
Гриппа вздрогнула от неожиданности. Всю дорогу она думала только о засохшей маске и разбросанных трусах. И теперь ляпнула первое, что пришло в голову:
– А родители уже дома?
– Нет. Вольдемар Сигизмундович улетел в Австрию, а Елена Сергеевна будет поздно.
– Прекрасно. Пройдем в кабинет, вызовем Лизу, и я с ней побеседую.
– Это все?
– Ну да. А вы что планировали?
– Ничего. Надеюсь, вы знаете, что будете говорить?
Агриппина уверенно кивнула.
Теперь Сокольский жутко жалел, что потащил ее с собой. Толку от нее не будет, только все испортит.
Компаньоны поневоле разместились в угловом кабинете, скучном, скромно оформленном, в общем, вполне подходящем для задуманной операции.
Чесотка, открывшая им двери, пригласила туда горничную Елены Сергеевны. Гриппа уже собралась и теперь точно знала, как себя вести. Девушка уселась за рабочий стол, чтобы создать правильную атмосферу, и не забыла нацепить на нос свои рабочие очки – прямоугольные, черные, очень строгие. На студентов они действовали.
– Здравствуйте, Агриппина Вольдемаровна. Вы хотели меня видеть? – сладким, ласковым голосом спросила Лиза, входя и расправляя скромное рабочее платьице.
Каждый сезон Елена Сергеевна заказывала прислуге новые форменные платья, в зависимости от собственного настроения. Нынешней осенью они были салатовыми.
– Елизавета, я хочу знать, какие подробности больше всего интересовали Анжелу в папин день рождения. Стоимость банкета, папин костюм или возможные неожиданности?
Сокольский ее подход оценил. Агриппина не спрашивала, был ли вообще у горничной разговор с Коробицкой, или о чем та спрашивала и сколько заплатила. Она строила беседу с прислугой так, словно совершенно точно знала и о том разговоре, и о его предмете, а сейчас интересуется лишь мелкими, малозначительными деталями. Молодец. Может, у нее что-нибудь и выйдет.