Кажется, от чудовища родилось такое же чудовище!
Конечно, Марфа отругала тогда мальчика. Попыталась пристыдить его, объяснить, что мухе тоже больно, что она все чувствует.
– И хорошо, что чувствует, – пожал плечами мальчик. – Так интереснее. И вообще, чего ты кричишь? Мама видела уже, как я это делаю. И даже похвалила меня, назвала этим… как это… конигом… коником…
– Конунгом, – поправила сына незаметно появившаяся Магдалена. – Потомок конунгов не должен быть слюнтяем и умиляться птичкам и цветочкам. Жестокость – одна из ведущих к победе черт характера! Мягкотелые не смогут управлять стадом. – Она погладила мальчика по кудряшкам, ласково поцеловала его в розовую щечку и, легонько хлопнув его по попке, велела: – Иди, тебя Августа Карловна ждет.
Мальчик, победно показав Марфе язык, вприпрыжку убежал. А хозяйка повернулась к няне:
– Марфа, запомни – ты больше не должна вмешиваться в процесс воспитания Сигизмунда. Я понимаю, твой ребенок умер, это большое горе, и ты искренне привязалась к моему сыну, но это МОЙ сын, поняла? И я буду воспитывать его так, как считаю нужным!
Марфа удивленно всматривалась в глаза Магдалены – женщина не играла, не прикидывалась! Она действительно считала Сигизмунда своим сыном! Словно в ее жизни никогда не было маленького чешуйчатого уродца, генетического отброса, обреченного на смерть.
А он был! И умирать не собирался.
Хотя поначалу Марфе очень тяжко пришлось – мальчик действительно угасал. Он мучился от болей, плохо ел, кричал часами. Марфа больше всего боялась, что его тоненький плач услышат снаружи.
Но камень горы надежно глушил все звуки.
Марфа постепенно оборудовала в пещерке более или менее приличную комнатку, и даже кроватку сама сплела – из лозы. И невиданные по тем временам памперсы таскала у Сигизмунда – этого добра у наследника Кульчицких было навалом. И молока у нее хватало с избытком на двоих. И одежки-пеленки-ползунки-присыпки-масла́ – всего этого тоже хватало на двоих.
А Павлушка, поначалу такой живой и активный мальчик, все же угасал. Кажется, доктор оказался прав – такие не выживают.
Но Марфа не собиралась сдаваться. Хотя, казалось бы, – ну зачем сопротивляться, зачем? Пусть мальчонка умрет – и сам мучиться не будет, и Марфу освободит от хлопот.
Да еще каких хлопот – попробуй-ка по несколько раз на дню уходить из замка! Само собой, незамеченным это остаться не могло, и пришлось Марфе сказать, что она за травами ходит, как ее бабка когда-то. Односельчане вмиг вспомнили – да, знатной травницей и знахаркой была Клавдия, без нее болячки всякие их прямо заели!
Она, значит, свое умение внучке передала? Это хорошо.
И к Марфе потянулись хворые. Правда, это паломничество вмиг пресекла Магдалена, но и она, узнав от прислуги о талантах няньки, тоже решила оздоравливаться травами.
Так что забот у Марфы прибавилось, зато ее отлучки в лес подозрения не вызывали.
Но легче от этого женщине не стало.
В общем, не имело смысла бороться за жизнь страшненького страдальца, со всех сторон не имело.
Однако Марфа боролась. Потому что привязалась к малышу всем сердцем, всей своей израненной душой. Когда женщина брала Павлушку на руки, она ощущала, как ее буквально обволакивает облако любви. Не материнской – сыновней.
Это было непередаваемо…
Ничего подобного рядом с Сигизмундом Марфа не чувствовала. Малыш деловито сосал молоко, толкая материнскую грудь крепкими кулачками и бессмысленно рассматривая окружающий мир. Как, собственно, и положено младенцу. Месяца в три мальчик начал улыбаться своей кормилице, а заодно и всем, кого знал. Тоже как и положено в его возрасте.
А здесь, в подземелье, в сумрачном свете керосиновой лампы, все было иначе. Стоило Марфе только войти в узкий лаз, ведущий в пешерку, как ее накрывало волной радости. И даже тоненький плач измученного ребенка прекращался, когда женщина входила в пещерку, на страшненьком личике мальчика открывались щелочки глаз, и столько счастья было в этих заплаканных глазенках! Столько любви!
Ну как можно было позволить ему умереть!
И Марфа боролась. Она каждый раз, вымыв Павлушку в принесенной ею воде, аккуратно опускала голенького малыша в теплую воду источника. Сначала немного поддерживала его, а вскоре мальчик плавал сам, ныряя и фыркая. И после таких купаний Павлуше явно становилось легче.
А еще Марфа придумывала и составляла различные сборы трав, вспоминая уроки бабушки. И поила отварами и настоями Павлушку. И примочки ему делала на все тельце, заворачивая его в пропитанную отваром пеленку. И молилась за него…
И – вы́ходила!
Вскоре по пещерке и вокруг нее затопал крепенький мальчуган, до самых холодов бегавший босиком и в одних штанишках. Очень умненький, очень добрый, очень нежный, очень ласковый. И безумно любивший свою маму Марфу.
Павел считал Марфу матерью, а она и не возражала, полюбив малыша всем сердцем.
Они были такими разными, ее сыновья! Родной – красавчик внешне и все больше гниющий внутри. Приемный – ребенок чудесной души, но ужасной внешности.
Впрочем, когда Павел начал подрастать, он уже не выглядел так шокирующе, как после рождения. Да, волосы у него так и не выросли, и бровей с ресничками не было, и ушные раковины отсутствовали.
Но черты лица сформировались вполне человеческие, да что там – если отвлечься от чешуйчатой кожи, – мальчика можно было назвать красивым. Ровный тонкий нос, красивый разрез больших, зеленовато-карих глаз, четкий рисунок губ. И телосложение у Павлика оказалось аристократичным – в отличие от коренастого, немного квадратненького Сигизмунда (в лобовскую породу пошел), Павел был тонким, длинноногим, с узкими, изящными кистями рук, с формирующимся широким разворотом плеч.
А еще у мальчика – в отличие от Сигизмунда – оказался невероятно развит интеллект. Он буквально на лету впитывал все знания, а выучившись читать, взахлеб читал все, что приносила ему Марфа. От учебников – женщина покупала ему точно такие же, какие были у Сигизмунда – до художественной литературы. Учителя ему не были нужны, мальчик все усваивал самостоятельно.
Сигизмунд учился не то чтобы плохо – без блеска. Может, потому, что не особо-то и старался, ему было скучно. Но школу он закончил, а потом отец его отправил учиться в Кембридж.
Павел никогда не спрашивал у Марфы, почему он живет в пещере. Наверное, видел свое внешнее отличие от матери.
Не задавал он и вопросов «А почему я такой?» и «Кто был мой папа?».
Он просто жил, рос, учился, взрослел, обустраивал свой быт, составляя список того, что надо было купить. И самым главным и радостным для него (и самым сложным для Марфы) было приобретение и установка бензинового генератора. Теперь в пещерке было электричество. А вместе с ним – и Интернет, заменивший подросшему парню весь мир.