Потому что расстановка сил резко изменилась.
Когда мы приехали, возле своих джипов валялись охранники Кульчицкого, они стискивали кулаками виски, катались по земле и стонали. Возле переднего автомобиля стоял на коленях Дворкин, видно было, что ему тоже очень плохо, но он пытался подняться на ноги и помешать трем рептилоидам, волокшим к перегородившему дорогу микроавтобусу потерявшего сознание Венцеслава.
А над Дворкиным навис с пистолетом в руке один из тех типов, что атаковали нас возле спелеолечебницы. Видно было, что он пытается нажать на курок, но у него ничего не выходит, и из-за этого мерзкая морда рептилоида выглядит еще гаже от злости.
Он что-то проорал в сторону микроавтобуса, но что – понять мы не смогли из-за криков и стонов.
А потом заработала глушилка. И пришла помощь.
Причем никаких переговоров уже не велось, наши парни сразу открыли стрельбу. И тощий тип с пистолетом, пригибаясь, побежал к микроавтобусу. За ним – двое змеюк, столбами торчавшие возле джипов, вырубая, судя по всему, охрану Венцеслава.
Но вот упал на землю один из этих двух, споткнулся и покатился на землю главный, зажимая рану на ноге – не все пули достались деревьям.
И хотя Кульчицкого успели затащить в микроавтобус – шторки там, кстати, были плотно задернуты, – разобраться, сколько тварей еще там внутри, было невозможно, но считать бой проигранным было нельзя – к раненым рептилиям уже подбегали наши.
Глушилка, судя по всему, облегчила работу экстрасенсов, во всяком случае Лида задышала спокойнее, пена изо рта у нее больше не шла. Мы даже смогли вывести ее на свежий воздух и спрятались за деревьями.
Ну да, рептилии не стреляли, так что пули летели только в их сторону, но предосторожность не повредит.
Потому что не может такого быть, чтобы они решились на захват без оружия!
Однако с их стороны стрельбы по-прежнему не было слышно, а вот двигатель микроавтобуса внезапно ожил. Неужели они бросят своих? Это ведь означает раскрыться, сообщить о себе людям!
Нет, похоже, они еще сопротивляются. Шаги парней, бежавших к раненым, замедлились, они двигались все с большим трудом, словно прорывались сквозь застывающую смолу. Наверное, змеюки перестали атаковать всех подряд, сосредоточившись только на спасении своих раненых.
Не наверное – точно. Потому что валявшиеся на земле охранники перестали корчиться от боли, а Дворкин, встав с колен, заковылял к микроавтобусу, дрожащей рукой расстегивая кобуру.
Именно заковылял – ноги явно подчинялись ему с трудом. И руки тоже, но Александр справился. Лицо его исказилось от боли, но пистолет уже был в его руке. Вернее, в обеих руках – секьюрити поддерживал ствол захватом, борясь с тремором. И тщательно прицеливался, но не в рептилий. Выстрел, второй – фонтанчики земли вскипели возле колес микроавтобуса.
– Бейте по колесам! – захрипел Дворкин. – Не дайте им уйти!
Его услышали – фонтанчиков возле колес стало больше. Но ни одна пуля не попала в цель, словно кто-то отводил им глаза или руки.
Кто-то?!
Он вышел из микроавтобуса.
Нет… Этого не может быть… Это… это неправда!!!
Похоже, нечто подобное ощутили и все остальные – выстрелы внезапно смолкли. И наступившую вдруг звенящую тишину прорезал вскрик Марфы:
– Господи, Пашенька! Сынок! Ты жив?!
– Пашка?!! – эхом отозвался Дворкин, опуская руку с пистолетом. – Так это ты нас утюжишь, что ли? Ты с ума сошел?!
Вышедший из микроавтобуса Павел вздрогнул, странно, как-то болезненно поморщился, а затем на нас всех, всех, кто находился на поляне, обрушился удар. Нет, не болевой, гораздо хуже. Мы моментально превратились в тряпичные куклы, не способные пошевелить ни рукой, ни ногой.
А Павел, пошатнувшись, схватился за виски и заорал:
– Уносите Макса и Стаса! Скорее! Я так долго не продержусь!
Из микроавтобуса шустро выскочили двое змеюк, подхватили раненых и поволокли их внутрь. Павел медленно двинулся следом, пятясь, продолжая держать в поле зрения дорогу и людей.
Он уже почти допятился до подножки микроавтобуса, когда задняя дверца первой машины распахнулась и оттуда выбралась Моника.
Я не знаю, почему на нее не подействовал ментальный удар Павла. Может, потому, что он ее не видел, а может, из-за ее состояния. Состояния ментальной пустоты.
Но сейчас это была не та Моника, к которой мы уже привыкли за последнее время. Сейчас в глазах девушки больше не было пустоты.
Эти большие карие глаза медленно наполнялись сейчас светом радости. И узнавания. И счастья. И любви…
– Арлекино? – еле слышно прошептала она, не отрывая взгляда от какого-то чужого, словно каменного, лица Павла. – Это ты? Ты… нашелся?!
По камню пошли трещины: Павел нахмурился, в его холодных глазах что-то вспыхнуло, губы зашевелились, но в этот момент из микроавтобуса вновь выскочили те двое. Один из них вогнал Павлу в шею шприц, а второй шустро подхватил обмякшее тело, затащил его внутрь, дверь закрылась, и микроавтобус с визгом покрышек рванул с места.
Странное место. Серое, словно выгоревшее дотла. И пепел, повсюду пепел, легкий и пушистый, вздымающийся вверх от малейшего движения.
И чем дальше Павел брел, тем сильнее становилась пепельная буря, серая вьюга забивала глаза, мешала дышать, проникала в голову, покрывая ровным слоем все воспоминания.
Вернее, гася вспышку, едва не спалившую его сознание, его личность, его сущность. А источником вспышки стала девушка. Та, чье лицо он постоянно видел в своих снах, но не мог вспомнить, кто она такая.
Но он вспомнил! В то мгновение, когда девушка назвала его… назвала его…
Как же она его назвала? Ведь именно это имя едва не раскололо его разум, разметав в клочья воспоминания о детстве, юности, Магде, Гизмо…
Но потом его что-то ужалило в шею. И он упал в огонь… И мимолетно удивился – а гореть-то совсем не больно, наоборот, огонь выжигал сомнения, усталость, боль, он соединял, сваривал расколотые части его сознания, восстанавливая целостность.
И оставляя после себя пепел.
Кажется, его вновь что-то ужалило, теперь – в сгиб руки. Слышалось приглушенное пришепетывание языка драконов, но оно шло фоном, удачно вписываясь в шуршащий мир, полный пепла.
И сварка шла все успешнее, сварочный шов становился все толще, все прочнее. А лицо девушки постепенно полностью скрылось под слоем пепла, перестав раздражать его своей навязчивостью.
В общем, когда Павел наконец очнулся, он ощутил себя прежним: сильным, уверенным в правильности выбранного пути, полным ненависти и презрения к людишкам в целом и к отцу – в частности.
И первым, кого он увидел перед собой, открыв глаза, был Аскольд Викторович.