Теперь она целилась в голову, намереваясь вышибить из черного страшилы мозги или что там у него вместо них: манная каша? сырковая масса с изюмом? или гнилая болотная жижа?
Прогремел еще один выстрел, опрокинувший существо на спину. Оно подтянуло ноги к животу, дернуло ими и затихло.
Анастасия сидела, не решаясь двинуться с места. Что-то ей подсказывало, что это еще не конец. Но она не могла заставить себя встать и подойти посмотреть, насколько удачным был ее выстрел.
Она видела только неподвижно лежащие ноги. Вдруг существо задрожало всем телом, словно по нему пропускали ток.
«Что это? Агония? Или… воскрешение? Черт возьми, я убила эту тварь или нет?»
Ей казалось, что она знает ответ, но боится себе в этом признаться, потому что он прозвучит неутешительно.
Анастасия достала из кармана коробку с патронами, раздумывая, хватит ли у нее времени, чтобы зарядить ружье.
Простой вопрос. Что лучше: два патрона, но наверняка твои, те, которые она заведомо успеет выпустить, или возможность зарядить целых восемь, но при этом у нее не будет полной уверенности, что существо в любую секунду не вскочит на ноги и не бросится на нее, безоружную. Все сводилось к дилемме о синице в руках и журавле в небе. Баженова подумала о тех, кто за ее спиной пытается укрыться в ночи, спастись из этого проклятого места, и выбрала синицу.
Так надежнее. И все же, пользуясь полученной передышкой, она высыпала патроны из коробки и поставила их строем на асфальт рядом с собой, как оловянных солдатиков. Если существо проваляется достаточно долго, она попытается зарядить ружье. Не исключено, что где-то там, в дыму и пламени, бродят другие чудовища, умеющие залеплять дыру в собственной груди так ловко, будто штукатурят стену.
Существо перестало дрожать внезапно, словно отключили ток. Оно медленно село на асфальте и ощупало руками голову — точнее, то, что от нее осталось. На его шее бесформенным наростом торчала только половина головы: один глаз, одно ухо, половина рта и кусок, бывший когда-то носом.
Содержимое черепа медленно вываливалось, как густая манная каша из перевернутой тарелки, существо хлопнуло по серой студенистой массе ладонью, раздался громкий шлепок, будто кто-то кинул на стену ком влажной глины. Ему удалось ненадолго засунуть оставшиеся мозги в череп, но едва существо попыталось подняться на ноги, как они опять полезли наружу.
Существо заревело, но теперь его крик изменился, будто Николай Басков безуспешно пытался петь густым басом.
Анастасия держала его на мушке. Она мысленно провела линию, за которую чудовище пускать было нельзя — ведь у нее должно остаться хотя бы несколько секунд, чтобы передернуть цевье и сделать последний выстрел. По брезентовой сумке с динамитом.
Эту сумку Баженова нашла в уазике. Она полезла в машину совершенно автоматически, отмечая, что из найденного там могло бы ей пригодиться. И динамит должен был пригодиться.
Если вы понимаете, что я имею в виду, черт возьми!
Она подпустит существо поближе, и когда оно будет рядом с сумкой, выстрелит в последний раз. Последний для НЕГО. И для нее — тоже. Но об этом она старалась не думать.
Чудовище било себя по расколотому черепу, пытаясь засунуть мозги на место, и Анастасия отчетливо слышала звонкие шлепки.
— Давай, тварь! Давай же! — Она не замечала, что говорила вслух, почти кричала осипшим от волнения голосом.
Она не видела ничего вокруг, и поэтому, когда на ее плечо легла чья-то рука, она вздрогнула всем телом и непроизвольно нажала на курок. Третий патрон, с которым были связаны последние надежды остановить страшную тварь, вылетел в трубу ствола. Она не успела обернуться, чтобы посмотреть, кто стоит у нее за спиной, — существо зарычало и двинулось вперед, ускоряя шаг.
Эта картина застыла у нее перед глазами: чудовище, раскрывшее в боевом кличе половину рта, и его хлюпающие мозги, стекающие на плечо, как подтаявшее шоколадное мороженое.
Не оборачиваясь, Анастасия передернула цевье и взяла сумку на прицел. Теперь ей достаточно шевельнуть пальцем, и все в радиусе пятидесяти метров взлетит на воздух, перемешается, словно в гигантском миксере, в огромную кучу мусора и плавно, бесшумно, как в немом кино, опустится на землю.
* * *
Ноги сами принесли Ружецкого к Левой Груди, поросшей по краю густыми кустами орешника. Летом там играли мальчишки из тех, что помладше — на школьном дворе собирались взрослые ребята, и малышню они к себе не подпускали.
Осенью высохший кустарник рубили на растопку: орешник хорошо горел и давал стойкий жар, что особенно ценится долгими зимними вечерами.
Ружецкий видел, как со стороны Ног надвигается волна жадного пламени, оранжевые языки облизывали стены деревянных домов, а невидимые зубы перемалывали их с громким хрустом.
Отблески пламени играли на тонких ветках, и, хотя не было ни ветерка, казалось, что орешник медленно движется, как водоросли в ленивой реке, протягивает к нему свои цепкие пальцы и пытается что-то сказать.
Ружецкий ступил в заросли, осторожно и с опаской, как ступают в холодную воду. Он держал ружье обеими руками, нацелив стволы в воздух, и внимательно глядел себе под ноги. Он увидел перед собой что-то, похожее на грязную застывшую лужу. Ружецкому показалось, что лужа движется, медленно вздымается и опадает, как погасший купол парашюта. Ружецкий остановился, присматриваясь. Черная масса снова вздыбилась и медленно, будто из нее постепенно выпускали воздух, опала, стала плоской, как половая тряпка.
Ружецкий проглотил комок и сделал короткий шаг вперед. Жаль, что у него не было фонарика.
Внезапно за его спиной раздался громкий звук, четкий и резкий, как выстрел. Ружецкий быстро обернулся.
Дом Бирюковых, глядевший пустыми черными глазницами окон на Молодежную улицу, озарился изнутри тревожным сиянием. В окнах показалось рыжее пламя, из рам вылетели стекла, этот звук он и принял за выстрел. Горячие бесплотные пальцы огня, извиваясь, вылезли из окон и схватили дом за крышу, будто взяли ее в горсть. Огненные пальцы перебирали все быстрее и быстрее, словно играли какую-то чарующую мелодию… или ощупывали жертву. Наконец они продавили почерневшую крышу, и она обрушилась с тяжелым стоном. Ружецкий отвернулся.
Теперь, в пламени, объявшем ближний дом, он видел заросли орешника чуть лучше и смог наконец разглядеть, что за черная лужа дышала у него под ногами. Огромный черный пес, точнее, его косматая шкура и голова с ощерившейся пастью. Пес был абсолютно плоским, будто из него вытащили все внутренности, мышцы и кости. Время от времени по шкуре пробегала слабая дрожь, шкура начинала подниматься, как тесто, и, раздувшись, снова опадала. В такие моменты собачьи глаза загорались тусклыми огоньками, но они быстро гасли, словно лампочки, которым не хватало электричества. В нос ударила болотная вонь и запах паленой шерсти. Приглядевшись, Ружецкий увидел, что лапы, морда и широкая грудь пса обожжены, толстые черные волоски запеклись блестящей коркой.