Когда он собрался войти, до него долетел голос, и он замер. Пение. Голос был приятным и чистым, точно у хористки из средней школы. Пела женщина, слов Друз разобрать не мог. Он узнал мотив, но не помнил, как называется песня. Что-то из шестидесятых. Может быть, из репертуара Джоан Баэз. Друз приготовился. Он не сомневался, что сможет убить Стефани Беккер. Это будет не труднее, чем отрубить голову курице или перерезать глотку поросенку. «Всего лишь свинья, — сказал он самому себе. — Кусок мяса».
В прошлом Друз совершил одно убийство и рассказал о нем Беккеру за кружкой пива. Это не было признанием, всего лишь одной из историй. Теперь, много лет спустя, оно представлялось ему скорее случайностью, чем актом насилия, и больше походило на сцену из почти стершегося из памяти фильма, увиденного в открытом кинотеатре, фильма, конец которого ты никак не можешь вспомнить. Девка в нью-йоркской ночлежке. Возможно, проститутка, наверняка наркоманка. Она ему нахамила, но всем было наплевать, и потому он ее убил. В некотором смысле в качестве эксперимента — хотел проверить, почувствует ли что-нибудь. И ничего не ощутил.
Он так и не узнал ее имени и сомневался, что сумел бы найти ту ночлежку, если она вообще еще существует. Сейчас он вряд ли смог бы сказать определенно, когда это произошло. Кажется, летом, потому что было жарко и воняло кислым молоком и гниющими овощами из мусорных баков, стоявших на тротуарах.
— Это меня нисколько не тронуло, — сказал он Беккеру, который приставал к нему с вопросами. — Это было похоже… Черт, ни на что не похоже. Я заткнул сучку, можешь не сомневаться.
— Ты ее ударил? По лицу? — напряженно спросил Беккер, в глазах которого горело любопытство ученого.
Друз считал, что именно тогда они стали друзьями. Он помнил все мельчайшие детали: бар, запах сигаретного дыма, четырех парней из колледжа — они сидели через проход и ели пиццу, смеясь над какими-то глупыми шутками. Беккер был в мохеровом свитере абрикосового цвета, своем любимом, который ему очень шел.
— Развернул ее и швырнул на стенку, — ответил Друз, стараясь произвести впечатление. Еще одно новое чувство. — Когда она сползла на пол, я на нее бросился, обхватил за шею, дернул — и все. Шея сломалась. Звук получился, как будто когда разгрызаешь хрящик. Я надел штаны и вышел за дверь.
— Испугался?
— Нет. Во всяком случае, пока не оказался далеко. Все очень просто. Что могут сделать в такой ситуации копы? Если ты успел отойти на квартал, у них нет ни единого шанса тебя поймать. А в той грязной ночлежке они, скорее всего, нашли ее дня через два. И только благодаря жаре. Нет, я не испугался. Скорее… забеспокоился.
— Потрясающе!
Похвала Беккера вызвала у него такое же ликование, какое дарили аплодисменты, но ощущение было лучше, острее, более концентрированным. Оно принадлежало только ему. У Друза сложилось впечатление, что приятелю тоже есть в чем признаться, но пока он держит свои тайны при себе. Беккер спросил:
— И ты больше никогда этого не делал?
— Нет. Не сказал бы, что мне это понравилось.
Беккер несколько мгновений молча смотрел на него, затем улыбнулся.
— Отличная история, Карло.
Он почти ничего не почувствовал, когда убил ту девку. И ничего не ощущал сейчас, когда, словно тень, пробирался по темному переходу, приближаясь к своей жертве. Напряжение, волнение, словно перед выходом на сцену, но не отвращение к тому, что предстояло сделать.
В конце прохода его поджидала другая дверь, деревянная, с окошком на уровне глаз. Беккер сказал, что, если женщина сидит у стола, она, скорее всего, будет смотреть в другую сторону. Если стоит у раковины, плиты или холодильника, то просто не сможет его увидеть. Дверь откроется достаточно тихо, но она почувствует порыв холодного ветра, если Друз будет колебаться.
«Что же это за песня?» Голос женщины окутывал его, словно легкий, интригующий шепот в ночном воздухе. Друз медленно приблизился к окошку и заглянул. Она не сидела за столом: он увидел лишь два деревянных стула. Друз уверенно взялся за дверную ручку, поднял ногу, вытер подметку о брючину, затем повторил движение другой ногой. Если в ребристую подошву спортивных туфель попали мелкие камешки, они его выдадут, стукнув о плитку пола. Беккер предусмотрел это, а Друз был из тех, кто ценит хорошую подготовку к спектаклю.
Продолжая держать ладонь на ручке, он повернул ее, и она поддалась, тихо и плавно, словно секундная стрелка на часах. Дверь была на пружине и могла захлопнуться. Женщина пела: «что-то там, Анджелина, та-дам, Анджелина». «Прощай, Анджелина»? У нее оказалось великолепное сопрано, голос напоминал звон колокольчиков.
Дверь открылась бесшумно, как и обещал Беккер. Друз ощутил дуновение теплого, точно перьевая подушка, воздуха, услышал бульканье работающей посудомоечной машины. Он вошел и двинулся дальше. Дверь за ним закрылась, туфли беззвучно скользили по плиткам пола. Прямо впереди он заметил стойку из белого в крапинку пластика; на дальнем конце в невысокой вазе стояла роза на коротком стебле, посередине — чашка с блюдцем, а ближе к нему — бутылка из зеленого стекла. Сувенир, привезенный из поездки в Мексику, — так ему сказал Беккер. Ручной работы, тяжелая, как камень, с толстым горлышком.
Друз метнулся к стойке, словно черная лавина; женщина оказалась слева от него, она стояла у раковины спиной к нему и пела. Темные волосы окутывали плечи, черная прозрачная сорочка мягко ласкала бедра. В последний момент она почувствовала его присутствие, возможно, уловила движение воздуха, прохладный ветерок, и повернулась.
«Что-то не так». Друз приближался к жене Беккера и уже не мог изменить направление движения, но он знал: что-то пошло не так.
Мужчина в доме. В душе. Собирается выйти.
Стефани Беккер было тепло и уютно, кожа еще оставалась влажной после ванной, капелька воды щекотала ее, стекая по спине между лопатками. Соски болели, но это была приятная боль. Он побрился, но щетина уже отросла… Она улыбнулась. Глупый, наверное, его мало кормили грудью, когда он был маленьким.
Почувствовав спиной холодный воздух, Стефани повернулась, чтобы улыбнуться своему любовнику. Но это был не он. Там стояла Смерть. Она спросила: «Кто?» Словно россыпь кристаллов, в мыслях пронеслись деловые планы, прекрасные дни, проведенные на озерах, кокер-спаниель, который был у нее в детстве, лицо отца, искаженное болью после сердечного приступа, ее неспособность иметь детей.
И ее дом: плитка на кухонном полу, старинные банки для муки, кованая стойка для посуды, одинокая роза в низкой вазе, красная, точно капля крови.
Все ушло.
Что-то не так.
— Кто? — спросила она негромко и слегка повернулась с застывшей улыбкой, широко раскрыв глаза.
Бутылка взлетела в воздух, словно бейсбольная бита из зеленого стекла. Женщина подняла маленькую изящную руку. Слишком поздно.
Тяжелая бутылка с хлюпающим звуком врезалась в висок жертвы. Так шлепается на крыльцо промокшая на дожде газета. Голова Стефани откинулась назад, и она рухнула на пол, точно кости в ее теле вдруг испарились в одно мгновение. Затылком она ударилась о край стола и, развернувшись, повалилась вперед.