Мир возобновил свое движение. Люди в баре смотрели на него в потрясенном молчании, все до одного вскочили на ноги. Их лица напоминали почтовые марки на длинном конверте без адреса. На заднем плане продолжался баскетбольный матч, и бар наполнили громкие радостные крики.
— Господи, — задыхаясь, проговорил Дел и добавил громче: — Мне показалось, что он достал тебя ножом. Никому не трогать нож, нам нужны отпечатки пальцев. Тот, кто к нему прикоснется, сразу же отправится в тюрьму.
Он продолжал держать Лукаса за воротник куртки, и тот проговорил:
— Я в порядке, приятель.
— Точно? — спросил Дел и одними губами произнес: — Свидетели.
Дэвенпорт кивнул, и напарник громко сказал:
— Он тебя не ранил?
— Кажется, со мной все нормально.
— Тебе повезло, — снова слишком громко продолжал детектив. — Этот урод словно с ума сошел. Ты видел, как он размахивал ножом, будто совсем спятил? Я никогда ничего подобного…
«Это он для свидетелей», — подумал Дэвенпорт и оглянулся на преступника.
Тот неподвижно лежал на спине на полу, его лицо превратилось в кровавое месиво.
— А где его подружка? — спросил Лукас.
— Да пошла она, — ответил Дел и подошел к Рэнди, поглядывая на коллегу, затем присел около парня на корточки и надел на него наручники. — Я думал, придурок тебя порежет.
Одна из проституток встала и начала надевать пластиковый красный плащ, собираясь уйти. Она посмотрела на Рэнди и, обращаясь к царившей в баре тишине, сказала, растягивая слова, как это делают в Канзасе:
— Вызовите «скорую». Мерзавцу крепко досталось.
Беккер существовал в двух мирах.
Беккер — ученый в белом лабораторном халате, работавший с высокоскоростной центрифугой, доктор со скальпелем в руках.
А еще — Красавец.
Красавец был возвышенным. Легким. Красавец был танцем…
Красавец был декстроамфетаминами, оранжевыми таблетками в форме сердца и капсулами, наполовину черными, наполовину прозрачными. Красавец был маленькими белыми пилюлями первитина, блестящими черными капсулами амфетамина и черно-зелеными пилюльками фендиметразина тартрата. Все законно.
Но в первую очередь Красавец был незаконными, запрещенными белыми таблетками без маркировки, содержащими МДМА — метилендиоксиметамфетамин, иначе называемый экстези; Красавец был перфорированными квадратиками промокательной бумаги со знаками зодиака, на каждом капля волшебного ЛСД, и, конечно, кокаином.
Красавец был анаболическими стероидами для тела и синтетическим гормоном роста человека, помогающим бороться со старением.
Обычный, будничный Беккер был унылым и мрачным.
Беккер был кроваво-красными капсулами кодеина, дилаудида. Слабенькие бензодиазепины — ксанакс, либриум, клонопин, транксин, валиум, паксипам, ативан и серакс — его немного успокаивали. Молиндон он принимал, когда его охватывало беспокойство. Все это легальные препараты.
А еще были незаконные.
Белые таблетки метаквалона, который поступал из Европы.
Но в основном — пи-си-пи. [3]
Они дарили ему могущество.
Когда-то Беккер носил таблетки в изящной золотой коробочке, но постепенно она стала слишком маленькой. В антикварной лавке в Миннеаполисе он купил медный портсигар в стиле ар-деко, который выложил внутри бархатом. В него помещалось до ста таблеток. Пища для обоих — Беккера и Красавца.
Красавец заглянул в портсигар и пережил утро. В качестве Беккера он отправился в похоронное бюро и потребовал, чтобы ему показали тело жены.
— Мистер Беккер, я считаю, что состояние…
Сотрудник похоронного бюро нервничал, на его лице фальшивая теплота сменилась настоящим состраданием, на лбу выступили капельки пота. Миссис Беккер была не самым удачным их произведением, и он не хотел, чтобы ее мужа вытошнило на ковер.
— Проклятье, я желаю ее видеть! — рявкнул вдовец.
— Я должен вас предупредить, сэр…
Руки сотрудника похоронного бюро дрожали.
Беккер остановил на нем холодный злобный взгляд.
— Я патологоанатом и знаю, что мне предстоит.
— Что ж, полагаю… — протянул тот, всем своим видом выражая неодобрение.
Стефани лежала в гробу с бронзовой инкрустацией, на отделанной оборками подушке из оранжевого шелка. Она улыбалась, совсем чуть-чуть, на щеках был нарисован розовый румянец. Верхняя часть лица, начиная от переносицы и выше, походила на фотографию, залитую краской из распылителя. Сплошной воск и косметика, все старательно слеплено, но как-то неправильно. Глаз определенно нет. Они попытались привести тело в порядок, но, учитывая то, как она умерла, их возможности были ограниченны.
— Господи, — проговорил Беккер и протянул руку к гробу.
Его окатила волна ликования — он избавился от Стефани.
Он так долго ненавидел жену, ее мебель и ковры, старые картины в тяжелых резных рамах, чернильницы и графинчики, вазы и горшочки из Кемпера, [4] асимметричные бутылки, найденные в давно брошенных домах. Она прикасалась к ним, гладила, полировала, переставляла, продавала. Ласкала маленькими свиными глазками. Бесконечно разговаривала о них со своими дружками-антикварами с тонкими руками. Они сидели на расшатанных стульях с чашками в руках и трещали без умолку: «Красное дерево, ножки из тростника, кожа с золотым тиснением, но почти ничего не видно под толстым слоем полировки, которую она буквально выливала на него; не вызывает сомнений, что она не знала, чем владеет, или ей было все равно. Меня пригласили посмотреть на чайный столик эпохи короля Георга, про который она сказала, что он великолепен, но на деле он оказался самой настоящей дрянью, если можно так выразиться».
А теперь Стефани умерла.
Беккер нахмурился. Трудно поверить, что у нее был любовник. Наверное, из этих мягкотелых, бледных, жирных типов, которые без конца рассуждают про чайники и кресла с подголовниками… Невероятно. Интересно, чем они занимались в постели? Разговаривали?
— Сэр, мне кажется…
Сотрудник похоронного бюро положил руку ему на плечо, пытаясь успокоить; он ничего не понял.
— Со мной все в порядке, — сказал Беккер, принимая его утешение и наслаждаясь своим обманом.
Он постоял еще минуту, не обращая внимания на человека, замершего у него за спиной. Он хотел навечно сохранить в памяти это мгновение.