Это же в конце концов просто несправедливо! Она трудилась не покладая рук, она сделала вдвое больше, чем любая другая девушка в городе, для подготовки к этому базару. Она вязала носки и детские чепчики, шали и шарфы, и плела ярды кружев, и расписывала фарфоровые туалетные коробочки и флаконы. И вышила с полдюжины диванных подушек, украсив их флагом Конфедерации. Звезды, правду сказать, получились чуточку кривоваты, и одни с шестью и даже семью зубцами, а другие почти круглые как блин, но общее впечатление было превосходно. Вчера она до полного изнеможения работала в старой пыльной казарме, украшая розовыми, желтыми, зелеными кисейными драпировками выстроенные вдоль стен киоски. Это была поистине тяжелая работа, да еще под наблюдением дам из комитета — словом, ничего веселого. Да и вообще она не получала никакого удовольствия от общения с миссис Мерриуэзер, миссис Элсинг и миссис Уайтинг, которые пытались распоряжаться ею, словно какой-нибудь негритянкой. И к тому же без конца похвалялись успехами своих дочек. В довершение всех бед она обожгла себе пальцы, помогая тете Питти и кухарке печь слоеные пирожки для лотерее. А теперь, наработавшись как негр на плантации, она, видите ли, должна скромно отойти в тень, именно в ту минуту, когда для всех начинается веселье! Как несправедливо обошлась с вей судьба, сделав ее вдовой с маленьким ребенком, плач которого доносится из соседней комнаты, и лишив всех удовольствий и развлечений! Всего лишь год назад она танцевала на балах, носила яркие платья, а не эти траурные одеяния, и никогда не имела меньше трех женихов сразу. Ведь ей же всего семнадцать лет, и Она еще не успела натанцеваться вволю. Нет, это несправедливо! Жизнь проходила мимо — по длинной летней, тенистой дороге, в мелькании серых мундиров и цветастых платьев, под звон банджо и шпор. Она старалась обуздать себя и не слишком призывно улыбаться и махать рукой знакомым мужчинам тем, которых выхаживала в госпитале, — но ямочки на щеках играли помимо ее воли, да и как бы могла она изобразить убитую горем вдову, когда все это сплошное притворство.
Улыбкам и поклонам был внезапно положен конец — тетушка Питти, как всегда слегка запыхавшаяся после подъема по лестнице, вошла в комнату и, не говоря худого слова, оттащила ее от окна, — Душенька! Да вы никак рехнулись! Махать рукой мужчинам из окна своей спальни! Право же, Скарлетт, вы меня изумляете! Что бы сказала ваша матушка!
— Они же не знают, что это моя спальня.
— Но они могут догадаться, и это ничуть не лучше. Вы ее Должны делать таких вещей, душенька. Про вас начнут говорить, скажут, что вы слишком нескромно себя ведете… И к тому же миссис Мерриуэзер известно, что это окна вашей спальни.
— И конечно, старая хрычовка не преминет оповестить об этом всех мужчин.
— Душенька, как не совестно! Долли Мерриуэзер — моя лучшая подруга!
— Все равно она старая хрычовка… Ах, тетя Питти, простите меня, ну не надо, не плачьте! Я позабыла, что это окно моей спальни, я больше не буду! Мне… мне просто очень хотелось поглядеть, как они едут. Мне бы так хотелось поехать с ними, — Душенька!
— «Да, да» хотелось бы. Мне надоело сидеть тут взаперти, — Скарлетт, пообещайте мне, что вы никогда не повторите больше таких слов. Все будут думать, что у вас нет ни малейшего уважения к памяти бедного покойного Чарли…
— Ох, тетя Питти, ну, пожалуйста, не плачьте!
— Боже мой, теперь я и вас довела до слез, — всхлипнула тетушка Питтипэт и с чувством облегчения полезла в карман юбки за носовым платком.
Твердый комок, стоявший у Скарлетт в горле, уступил наконец место слезам, и она заплакала громко, навзрыд, но не по бедному Чарли, как полагала тетушка Питтипэт, а во затихавшему вдали смеху и скрипу колес. Встревоженная Мелани с гребенкой в руке вбежала, шелестя юбками, в комнату. Ее, темные волосы, обычно всегда аккуратно уложенные в сетку, пышным облаком маленьких своевольных кудряшек рассыпались по плечам.
— Дорогие! Что случилось?
— Чарли! — сладко всхлипнула тетушка Питтипэт, упоенно отдаваясь своему горю и припадая головой к плечу Мелани.
— О! — воскликнула Мелани, и губы ее задрожали при упоминании имени покойного брата, — Мужайтесь, моя дорогая! О, Скарлетт, не плачь!
Скарлетт же, упав ничком на кровать, рыдала в голос, оплакивая свою впустую проходящую молодость, лишенную уготованных этому возрасту развлечений. Она рыдала, как дитя, привыкшее слезам» добиваться всего, чего ни пожелает, но понимающее вместе с тем, что на сей раз слезами не поможешь и потому рыдающее уже от негодования и отчаяния. Уткнувшись головой в подушку, она со злости колотила ногами по стеганому одеялу.
— Лучше бы я умерла! — самозабвенно всхлипывала она. Перед лицом такого бездонного горя необременительные слезы Питтипэт высохли, а Мелани бросилась утешать сноху.
— Дорогая, не плачь! Вспомни, как тебя любил Чарльз! Пусть это послужит тебе утешением! Подумай о своем драгоценном малютке!
Чувство обездоленности оттого, что она лишена теперь всех доступных другим утех, раздражение оттого, что никто ее не понимает, сковали, по счастью, Скарлетт язык, иначе, с унаследованной от Джералда привычкой не стесняться в выражениях, она выложила бы напрямик все, что накопилось у нее на сердце. Мелани погладила ее по плечу, а тетя Питти заковыляла к окну, чтобы опустить жалюзи.
— Не надо! — яростно вскричала вдруг Скарлетт, поднимая от подушки красное, опухшее от слез лицо. — Не опускайте! Я еще не умерла, хоть лучше бы мне умереть! О пожалуйста, уйдите, оставьте меня одну!
Она снова уткнулась головой в подушку, и, шепотом посовещавшись друг с другом, обе дамы на цыпочках удалились. Скарлетт слышала, как Мелани, понизив голос, говорила тете Питтипэт, когда они спускались с лестницы:
— Тетя Питти, прошу вас, не надо при ней упоминать о Чарльзе. Вы же знаете, как тяжело это на нее всегда действует. У бедняжки делается такое странное выражение лица — мне кажется, она каждый раз с трудом удерживается от слез. Мы не должны усугублять ее горе.
В бессильной ярости Скарлетт снова заколотила ногами по одеялу, ища и не находя достаточно крепких слов, чтобы выразить душившую ее злобу.
— Пропади все пропадом! — выкрикнула она наконец в почувствовала некоторое облегчение. И как только Мелани может так спокойно сидеть дома, не снимать траура по брату и отказываться от всяких развлечений — ей же всего восемнадцать лет? Мелани словно не замечает, что жизнь проносится мимо под звон банджо и шпор. Или это ее не трогает?
«Да просто она бесчувственная деревяшка, — думала Скарлетт, дубася кулаком по подушке. — У нее никогда не было столько поклонников, как у меня, ей и терять нечего. К тому же… к тому же у нее есть Эшли, а у меня… у меня — никого!» И, разбередив еще сильнее свои раны такими мыслями, она снова залилась слезами.