Он не торопился. Он знал, что спешить ему некуда.
– Надо найти себе какое-нибудь занятие повеселее, – хрипло сказал он. Слова царапали горло, как ржавый рашпиль, но он все равно пытался разговаривать вслух, чтобы слышать хоть что-то снаружи, он уже очень устал от того, что происходило внутри него. – Сергей Петрович… Дорогой… Когда же ты наконец сдохнешь?
Сигарета прилипла к нижней губе, он давно уже не вынимал ее изо рта, когда курил, – лишние движения, требовавшие затрат сил и энергии. Он втянул живот и расстегнул пуговицу на брюках. С молнией так легко не разделаешься, придется приподниматься.
Бекетов вновь прикрыл глаза. Сейчас это было рискованным, едва ли не смертельным трюком.
– Прекрасная цепочка: укротитель кладет голову в пасть льва, канатоходец идет над Ниагарским водопадом без страховки, бравый солдат Швейк курит трубку, сидя на бочке с порохом, а известный писатель Бекетов закрывает глаза, зная, что ему нельзя спать. Знает и все равно закрывает…
Он подумал, что заснуть, сидя на унитазе, не так-то просто… и рассмеялся.
– Только не мне, дорогие мои. Только не мне.
Левой рукой он взялся за пояс брюк, а правой потянул замочек молнии. Молния расстегнулась до половины и застряла. Тогда Бекетов обеими руками взялся за пояс и резко дернул в разные стороны. Молния хрустнула и сломалась, но это было не то, о чем стоило переживать. Еще одно пустяковое обстоятельство…
– Еще одной пустяковой жизни… – пробормотал он. Это не было обычным писательским позерством. Жизнь, если смотреть на нее сквозь призму трех последних недель, действительно оказалась пустяковой.
– В любом деле главное – финал… Главное – финал…
А он был не очень.
Бекетов, как писатель, привыкший к логической завершенности, даже, лучше сказать, эстетической закругленности, финал всегда считал важнее, чем основное повествование.
Но он даже представить не мог, что его финал будет столь позорным и никчемным.
– Ну-ка, – он обвел языком сухие губы, ощутив множество трещин и шероховатостей, словно лизал наждачную бумагу. Слюны во рту не было, и губы не увлажнились. – Давай посмотрим, какой из тебя герой.
Он с трудом оторвался от крышки унитаза и стянул брюки до середины бедер. Это было уже кое-что. Теперь можно недолго передохнуть, но…
– Не закрывать глаза… – пробормотал он, чувствуя, как тяжелые и будто раскаленные веки опускаются, отсекая его от белого уютного мирка ванной комнаты.
Это выглядело так, словно он по ошибке забрел в кинотеатр. Взял ведерко с попкорном, большую колу, удобно расположился в кресле и стал чего-то ждать. Неизвестно чего, потому что в кинотеатре всегда показывают кино, для того они и созданы. Интересно, что еще ты ожидаешь увидеть, сидя перед огромной белой простыней экрана?
Он хрустел своим попкорном и делал большие глотки, слыша, как мелодично постукивают друг об друга кубики льда в стакане из вощеной бумаги, и вдруг… Свет погас, и начались титры – того самого фильма, которого он больше всего боялся. И что делать в такой ситуации? Кричать «караул»? Наверное, это было бы неплохо, но кому кричать, если ты в этом кинотеатре один?
Бекетов вскочил, с трудом отведя глаза от экрана, дернулся, рассыпав попкорн и расплескав кока-колу, и побежал. Проход между креслами постепенно суживался, становился все меньше и меньше, пока не превратился в тупик. Грубые цепкие руки, выросшие из пустой темноты кинозала, хватали его и не давали бежать.
«Смотри, смотри до конца…» – говорил тихий шепот… Даже не шепот – шелест, звучный и ощутимый, как дуновение ночного ветерка. Холодные пальцы уцепились за штаны, и в паху стало зябко, словно туда угодил весь лед из стакана.
«Нет!» – Бекетов дернулся, чувствуя, как ряды кресел сжимают его бедра, будто мягким, обитым красным бархатом, но тем не менее неумолимым капканом. «Нет!» – заорал он и… проснулся.
Он лежал на полу, и кафель приятно холодил щеку. Ощущение прохлады было реальным и… нестрашным. Мутными глазами он обвел ванную комнату. На лбу что-то саднило, но эта боль приходила откуда-то издалека, словно по почте. Он протянул руку и нащупал вздувающуюся ссадину. Бекетову потребовалось не менее минуты, чтобы сообразить, откуда взялась эта ссадина.
– Сергей Петрович… – одышливый голос произнес «Серхей Петровиш». – Ты ударился лбом о бельевую корзину. Слава Богу, что она не из стальных прутьев, а только пластиковая.
Сон… Господи, он уже увидел первые кадры из этого непонятного сна.
Ему снилось, будто он подходит к Башне, собираясь подняться в свою квартиру на тридцать пятом этаже. Квартира в Башне? Он это заработал. Он шел к этому много лет и наконец заслужил. Как? Чем? Своими писаниями? (Наедине с собой Бекетов никогда не говорил «произведениями» и, вообще, ценил свои опусы невысоко. Нет, он знал их истинную цену, но ПО-НА– СТОЯЩЕМУ он преклонялся только перед тем, что сидело внутри него и заставляло писать – страницу за страницей, от заглавия и до той строчки, где он выводил прописными буквами – КОНЕЦ). Ладно, пусть так, пачканием бумаги он заработал эту дорогущую квартиру в Башне, добился наконец того, к чему так стремился, – полной свободы и уединения. «Свобода» и «уединение» казались ему удачными синонимами слов «одиночество» и «ненужность». Да, это была его цена, и он ее честно заплатил, получив взамен квартиру в Башне и некое подобие (по крайней мере, так казалось со стороны) счастливо сложившейся жизни.
Он подошел к дому, который действительно был самым высоким жилым зданием в Москве, и очень удивился, обнаружив вместо привычных стеклянных дверей, услужливо распахивающихся перед тобой, маленькую железную дверь, прошитую ржавыми заклепками. Он удивился, но не настолько сильно, чтобы это остановило его. Бекетов взялся за ручку и потянул ее на себя, морщась от скрипа несмазанных петель, противно резавшего уши. Он ступил в темноту, на скользкий черный пол, какой бывает в дешевых авторемонтных мастерских, – грязь, пропитанная отработанным моторным маслом. Пространство внутри Башни оказалось неожиданно тесным. Нигде не было светильников, по шершавым бетонным стенам сочились мутные капли протухшей воды. Бекетов почувствовал затхлый запах чего-то давно сгнившего и зажал нос пальцами. Прямо перед ним была шахта лифта.
Шахта выглядела очень старомодно – частая сетка, выкрашенная в грязно-серый цвет, справа от двери – потрескавшаяся кнопка вызова. Он уже знал, что сделает дальше, несмотря на то, что очень не хотел ехать на этом лифте: он подойдет, нажмет кнопку и будет ждать, пока внутри нее не загорится едва тлеющая лампочка. Зачем он вызывал лифт? Ведь платформа (при ближайшем рассмотрении стало ясно, что это не кабина, поскольку стенок не было, а именно платформа, подвешенная на гибких тонких тросах, уходивших в вертикальную бесконечность, как в туннель) стояла прямо перед ним? Но Бекетов нажал кнопку и, дождавшись, когда она загорелась, открыл дверь. Он ступил на платформу, и она с грохотом подалась под ним, будто заранее предупреждая о своей ненадежности, но Бекетова это не остановило. Он повернулся к боковой стенке шахты и увидел ряд оплавленных спичками кнопок. Кнопок было гораздо меньше, чем этажей в Башне, но даже это его не смутило, поскольку дело происходило во сне и Бекетов прекрасно понимал, что все это ему только снится. Просто снится… И тем не менее пугает.