Он (и даже не столько он, сколько голос, сидящий в голове) ошибался в одном: работу резервного передатчика обеспечивали не только автономные элементы питания, но и отдельная цепь, проложенная глубоко под землей.
Бункер снабжался электричеством по наземной линии элек тропередач. Провода, перекидываясь через столбы, приходили на распределительный щит позади белой будки. Но резервный передатчик запитывался от подземного кабеля, закопанного на глубине трех метров.
Попов подтянул колено к груди и пнул. Раздался негромкий хруст. Он ударил еще раз, и в стене возникла ровная прямоугольная дыра. Попов подхватил панель и отбросил ее в сторону.
В свете пламени газеты показался черный эбонитовый корпус с белыми шкалами и круглыми ручками настройки.
«Это то, что надо!» Попов щелкнул тумблером включения. Приборы медленно, словно нехотя, озарились бледным янтарным светом. Ну вот, кажется, и все.
Он стоял перед нишей в стене, и его тело сотрясала крупная дрожь. Пот (он только сейчас стал ощущать себя, казалось, голос в голове на время оставил его, занявшись более интересным делом) выступил изо всех пор, по лбу струились целые потоки соленой влаги, в правую руку стала понемногу возвращаться боль, но сильнее всего она билась в пустой левой глазнице. Он стоял совершенно опустошенный, словно чья-то безжалостная рука выжала его до последней капли. Выжала и выбросила за ненадобностью.
Дышать становилось все труднее и труднее, воздух рвался из открытого рта с надсадным хрипом, колени подогнулись, и он тяжело осел на пол.
Передатчик что-то радостно щелкал, все громче и громче. Он, наоборот, будто разогревал затекшие от долгого бездействия мускулы, готовился принять от использованного тела сержанта какую-то странную эстафету. Теперь настала его очередь действовать.
Внезапно щелчки прекратились. Передатчик замолчал. Подсветка приборов стала гаснуть. За эти годы аккумуляторы превратились в бесполезные кирпичи, искры электричества, тлевшие в них, пробежали все контуры цепи, но так и не смогли разогреть лампы до рабочей температуры.
Тело сержанта выгнулось дугой. Приказ, отданный голосом, походил на мощный и очень болезненный разряд. Это вернуло Попова к жизни. Он, спотыкаясь и скользя по полу, пытался подняться. Газетный факел догорел почти до конца, огонь жег руку, до него долетал запах паленого, но боли снова не было. Ему оставалось сделать совсем немного: включить рубильник, утопленный в левой стенке ниши, перевести питание передатчика от аккумуляторов на питание от подземного кабеля.
Грудь по-прежнему вздымалась и опадала, но воздуха в легкие уже не поступало. С огромным трудом ему удалось подняться на ноги и подойти к нише. В пляшущем пламени догорающего факела все дрожало и двоилось. Левая рука бросилась вперед, но поймала пустоту. Затем она медленно поднялась снова (казалось, она весила не меньше тонны) и повторила бросок. Опять мимо!
Голос верещал, требовал отключить все лишнее, убрать все мешающее.
Левая рука согнулась в локте, ладонь развернулась... Сержант размахнулся и шлепнул себя по лицу. Глаз под рукой хрустнул, густое, похожее на кисель, содержимое выплеснулось из оболочки и растеклось по щеке.
Теперь Попов четко видел рукоятку рубильника. Факел отбрасывал последние отблески угасающего пламени. Левая рука, дрожа так, словно он сжимал отбойный молоток, ползла в густом воздухе. Двигалась вперед, преодолевая последние сантиметры...
Огонь над газетой дернулся и потух. Рука еще продолжала двигаться, но сердце больше не билось. Пару секунд мертвое тело стояло на ногах, а потом с глухим стуком, как кегля, повалилось на спину.
Передатчик не заработал. Но у ГОЛОСА оставался еще один шанс, последний.
* * *
Одиннадцать часов сорок пять минут. Ферзиковский РОВД.
Денисов подъехал к зданию отдела и оставил машину на улице. Конечно, можно было заехать во внутренний двор, но это – пустая трата времени: ждать, пока дежурный откроет ворота. Денисовская «Волга» была приметной, и в поселке ее знали все. Он мог бы оставлять ее открытой и не беспокоиться, что кто-нибудь наберется смелости и залезет в машину.
Он хлопнул дверцей и поспешил в отдел.
Костюченко из окна дежурки увидел, как подъехал начальник, и выбежал на крыльцо.
– Товарищ подполковник! Звонили из управления. Спрашивали, где вы... Я сказал – в больнице, снимаете показания с раненого...
Денисов недовольно поморщился.
«Снимаю показания...» Снимать показания можно с потерпевшего или со свидетеля, но не со своего сотрудника, лежащего на операционном столе... Ладно... Это уже мелочи. Стандартная канцелярская формулировка. Родной язык управления.
– Что хотели? – перебил он дежурного.
– Выясняли обстановку, – отрапортовал Костюченко.
– Ну и какая у нас обстановка? – Он махнул лейтенанту, и они продолжили разговор на ходу, пока Денисов шел по коридору к своему кабинету.
– Группа майора Ларионова заняла позицию на железнодорожном переезде у Чекиной будки. Связь нормальная, попыток проникновения пока не было... – Костюченко замялся, и Денисов понял, что в этом месте должно прозвучать какое-то «но».
– Но? – начальник поднял брови.
– Но они не знают, что делать с обходчиком. Пускать его или нет. Он ведь уже считается за территорией.
Денисов покосился на лейтенанта.
«Да-а-а, проблемка!» Чекина будка – домик обходчика – стоял менее чем в десяти метрах от переезда, но расстояние в данном случае мало что значило: дом находился по ТУ сторону границы, обозначенной оперативным дежурным.
Сам обходчик – Борис Ластычев – когда-то был офице ром. Боевым офицером – командовал батальоном в Афганистане. Но это было давно, почти двадцать лет назад. Судьба его была проста и незатейлива, можно сказать, обычная судьба большинства офицеров, уволенных в запас или комиссованных по состоянию здоровья.
Бориса комиссовали после ранения и двух контузий. Комиссовали вчистую. Он пытался устроиться на «гражданке», но это оказалось не так-то просто. У него не было ни путевой рабочей специальности, ни «предпринимательской жилки», ни горячего желания работать. Сначала его взяли в Дугну, в местную среднюю школу, военруком и – по совместительству – учителем труда. Он даже женился, но прожили они с женой недолго. Самый распространенный российский недуг – пьянство – быстро одолел крепкого мужика. Возможно, сыграло свою роль и то, что после Афгана окружающая жизнь казалась ему «пустым бездельем». Он не видел особой разницы: что работать в школе, что пить – все равно скучно.
Ластычев быстро покатился по наклонной. В школе ему дали доработать до конца учебного года, а потом потихоньку выперли. Жена тоже долго не тянула с разводом – кому нужен пьяница, да к тому же с командирскими замашками? Когда Ластычев напивался, он не мог разговаривать нормально. Он начинал кричать: «Батальон, тревога! Выходи строиться на плац!» А если жена пробовала его увещевать, он орал: «Молчать! Смирно! Сорок пять секунд – отбой!», и все в таком духе. Трезвый это был молчаливый спокойный мужик, с похмелья он становился угрюмым, а пьяный Ластычев всегда хотел быть «впереди, на лихом коне». В общем, личная жизнь не заладилась.