Это вызвало великое ликование в банде, державшей Джорджию за горло. Началась настоящая оргия хищений и холодно-циничного, беззастенчивого воровства на высоких постах, которое больно было наблюдать. Все протесты и попытки сопротивляться кончались крахом, так как правительство штата подпирали штыки армии Соединенных Штатов. Атланта проклинала Баллока, его подлипал и всех республиканцев вообще, равно как и тех, кто был с ними связан. А Ретт был с ними связан. Он действовал с ними заодно — так говорили все вокруг — и участвовал во всех их начинаниях. Теперь же он решительно повернулся и вместо того, чтобы плыть по течению в потоке, который еще недавно нес его вперед, изо всех сил поплыл в противоположном направлении.
Он повел свою кампанию медленно, исподволь, чтобы не вызвать подозрений в Атланте своим превращением за одну ночь из леопарда в лань. Он стал теперь избегать своих подозрительных дружков — никто больше не видел его в обществе офицеров-янки, подлипал и республиканцев. Он стал посещать сборища демократов и демонстративно голосовал за них. Он перестал играть в карты на большие ставки и относительно мало пил. Если он и заходил к Красотке Уотлинг, то вечером и исподтишка, как большинство уважаемых горожан, а не днем, оставив для всеобщего обозрения свою лошадь у коновязи возле ее дома.
И прихожане епископальной церкви чуть не упали со своих скамей, когда он, осторожно ступая и ведя за руку Уэйда, вошел в храм. Немало удивило прихожан и появление Уэйда, ибо они считали мальчика католиком. Во всяком случае, Скарлетт-то ведь была католичкой. Или считалась таковой. Правда, она уже многие годы не бывала в церкви, религиозность слетела с нее, как и многое другое, чему учила ее Эллин. По мнению всех, Скарлетт пренебрегала религиозным воспитанием мальчика, и тем выше в глазах «старой гвардии» поднялся Ретт, когда он решил исправить дело и Привел мальчика в церковь — пусть в епископальную вместо католической.
Ретт умел держаться серьезно и бывал обаятелен, если задавался целью не распускать язык и гасить лукавый блеск в черных глазах. Многие годы он не считал нужным это делать, но сейчас надел на себя маску серьезности и обаяния, как стал надевать жилеты более темных тонов. И добиться благорасположения тех, кто был обязан ему жизнью, не составило особого труда. Они бы уже давно проявили к нему дружелюбие, не поведи себя Ретт так, будто оно мало значит для него. А теперь Хью Элсинг, Рене, Симмонсы, Энди Боннелл и другие вдруг обнаружили, что Ретт человек приятный, не любящий выдвигать себя на передний план и смущающийся, когда при нем говорят, сколь многим ему обязаны.
— Пустяки! — возражал он. — Вы бы все на моем месте поступили точно так же.
Он пожертвовал кругленькую сумму в фонд обновления епископальной церкви и сделал весомый — но в меру весомый — дар Ассоциации по благоустройству могил наших доблестных воинов. Он специально отыскал миссис Элсинг, которой и вручил свой дар, смущено попросив, чтобы она держала его пожертвование в тайне, и прекрасно зная, что тем лишь подстегивает ее желание всем об этом рассказать. Миссис Элсинг очень не хотелось брать у него деньги — «деньги спекулянта», — но Ассоциация так нуждалась в средствах.
— Не понимаю, с чего это вы вдруг решили сделать нам пожертвование, — колко заметила она.
И когда Ретт сообщил ей с приличествующей случаю скорбной миной, что его побудила к этому память о бывших товарищах по оружию, больших храбрецах, чем он, но менее удачливых и потому лежащих сейчас в безымянных могилах, аристократическая челюсть миссис Элсинг отвисла. Долли Мерриуэзер говорила ей со слов Скарлетт, что капитан Батлер якобы служил в армии, но она, конечно, этому не поверила. Никто не верил.
— Вы служили в армии? А в какой роте.., в каком полку? Ретт назвал.
— Ах, в артиллерии! Все мои знакомые были либо в кавалерии, либо в пехоте. А, ну тогда понятно… — Она в замешательстве умолкла, ожидая увидеть ехидную усмешку в его глазах. Но он смотрел вниз и играл цепочкой от часов. — Я бы с превеликой радостью пошел в пехоту, — сказал он, делая вид, будто не понял ее намека. — Но когда узнали, что я учился в Вест-Пойнте — хотя, миссис Элсинг, из-за одной мальчишеской выходки я и не окончил академии, — меня поставили в артиллерию, в настоящую артиллерию, а не к ополченцам. Во время последней кампании нужны были люди, знающие дело. Вам ведь известно, какие огромные мы понесли потери, сколько артиллеристов было убито. Я в артиллерии чувствовал себя одиноко. Ни единого знакомого человека. По-моему, за всю службу я не встретил никого из Атланты.
— М-да! — смущенно протянула миссис Элсинг. Если он служил в армии, значит, она вела себя недостойно. Она ведь не раз резко высказывалась о его трусости и теперь, вспомнив об этих своих высказываниях, почувствовала себя виноватой. — М-да! А почему же вы никогда никому не рассказывали о своей службе в армии? Можно подумать, что вы стесняетесь этого.
Ретт посмотрел ей прямо в глаза — лицо его оставалось бесстрастным.
— Миссис Элсинг, — внушительно заявил он, — прошу вас поверить мне: я горжусь своей службой Конфедерации, как ничем, что когда-либо совершал или еще совершу. У меня такое чувство.., такое чувство…
— Тогда почему же вы все это скрывали?
— Как-то стыдно мне было говорить об этом в свете.., в свете некоторых моих тогдашних поступков. Миссис Элсинг сообщила миссис Мерриуэзер о полученном даре и о разговоре во всех его подробностях.
— И даю слово, Долли, он сказал, что ему стыдно, со слезами на глазах! Да, да, со слезами! Я сама чуть не расплакалась.
— Сущий вздор! — не поверив ни единому ее слову, воскликнула миссис Мерриуэзер. — Не верю я, чтобы слезы появились у него на глазах, как не верю и тому, что он был в армии. И все это я очень быстро выясню. Если он был в том артиллерийском полку, я доберусь до правды, потому что полковник Карлтон, который им командовал, женат на дочери одной из сестер моего деда, и я ему напишу.
Она написала полковнику Карлтону и была совершенно сражена, получив ответ, где весьма недвусмысленно и высоко оценивалась служба Ретта: прирожденный артиллерист, храбрый воин, настоящий джентльмен, который все выносит без жалоб, и к тому же человек скромный, даже отказавшийся от офицерского звания, когда ему его предложили.
— Ну и ну! — произнесла миссис Мерриуэзер, показывая письмо миссис Элсинг. — В себя не могу прийти от удивления! Возможно, мы и в самом деле не правы были, считая, что он не служил в армии. Возможно, нам следовало поверить Скарлетт и Мелани, которые говорили ведь, что он записался в армию в день падения Атланты. Но все равно он подлипала и мерзавец, и я его не люблю!
— А мне вот думается, — сказала неуверенно миссис Элсинг, — мне думается, что не такой уж он и плохой. Не может человек, сражавшийся за Конфедерацию, быть совсем, плохим. Это Скарлетт плохая. Знаете, Долли, мне в самом деле кажется, что он.., ну, словом, что он стыдится Скарлетт, но, будучи джентльменом, не показывает этого.