Бросив этот вызов, Мелани разрыдалась и, пошатываясь, направилась к двери.
Час спустя дедушка Мерриуэзер в безопасном уединении салуна «Наша славная девчонка» сообщил дяде Генри Гамильтону, что после этих слов все разрыдались, кинулись целовать Мелани и собрание завершилось праздничным застольем, а Мелани была избрана секретарем обеих организаций.
— И они теперь будут выпалывать сорняки. А Долли, черт бы ее побрал, заявила, что даже я, видите ли, буду только рад им помочь, потому как мне больше нечего делать. Я, конечно, ничего против янки не имею, и, думаю, мисс Мелли права, а остальные леди вели себя как дикие кошки и были не правы. Но чтобы я полол сорняки — в мои-то годы да при моем люмбаго!..
Мелани вошла в совет дам-патронесс детского приюта и помогала собирать книги для только что созданной Ассоциации юношеских библиотек. Даже Трагики, дававшие раз в месяц любительские спектакли, жаждали залучить ее к себе. Мелани была слишком застенчива, чтобы выступать на подмостках, освещенных керосиновыми лампами, но она могла шить костюмы из единственно доступной материи — мешковины. Это она, проголосовав в Кружке шекспировских чтений за то, чтобы произведения барда перемежались чтением творений Диккенса и Бульвер-Литтона, помогла одержать победу над неким молодым и, как втайне опасалась Мелани, весьма разнузданным холостяком, который предлагал читать поэмы лорда Байрона.
В конце лета по вечерам в ее маленьком, плохо освещенном доме всегда полно было гостей. Стульев, как правило, не хватало, и дамы часто сидели на ступеньках крыльца, а мужчины возле них — на перилах, на ящиках или даже просто на лужайке. Порой, глядя, как гости сидят на траве и попивают чай — единственный напиток, который Уилксы в состоянии были предложить, — Скарлетт поражалась, как это Мелли не стыдится выставлять напоказ свою бедность. Сама Скарлетт и помыслить не могла о том, чтобы принимать гостей — особенно таких именитых, какие бывали у Мелани, — пока дом тети Питти не будет обставлен как до войны и она не сможет подавать своим гостям хорошее вино, и джулепы, и запеченную ветчину, и холодную оленину.
А у Мелани часто бывал герой Джорджии генерал Джон Б. Гордон с семьей. Отец Райман, поэт-священник Конфедерации, неизменно заглядывал к ней, когда наведывался в Атланту. Он очаровывал собравшихся остроумием и без особый уговоров соглашался прочесть свою «Шпагу Ли» или свое бессмертное «Поверженное знамя», всякий раз вызывавшее слезы у дам. Бывал здесь во время своих наездов в город и Алекс Стефенс, бывший вице-президент Конфедерации, и как только становилось известно, что он у Мелани, дом тотчас наполнялся гостями и люди часами сидели, зачарованные хрупким инвалидом со звонким голосом. Обычно с десяток детей сонно клевали носом на коленях у родителей, хотя им давно пора было лежать в постели. Каждой семье хотелось, чтобы много лет спустя их отпрыск мог сказать, что его целовал великий вице-президент или что с ним здоровался за руку один из тех, кто возглавлял борьбу за Правое Дело. Все более или менее важные особы, приезжавшие в город, находили путь в дом Уилксов и часто даже проводили там ночь. Небольшой дом под плоской крышей нередко был переполнен, Индии приходилось спать на соломенном тюфяке в крошечной комнатушке, где помещалась детская Бо, а Дилси мчаться через задний двор к кухарке тети Питти за яйцами к завтраку, но Мелани принимала всех так любезно, точно в ее распоряжении был замок.
Нет, Мелани и в голову не приходило, что все эти люди стекаются к ней, словно потерпевшие поражение солдаты к изорванному любимому знамени. И потому она немало удивилась и смутилась, когда доктор Мид после одного приятно проведенного в ее доме вечера, за который он отблагодарил хозяйку, прочитав монолог Макбета, поцеловал ей руку и голосом, каким он некогда говорил о Нашем Доблестном Деле, произнес:
— Дорогая мисс Мелли, для меня всегда большая честь и удовольствие бывать в вашем доме, ибо вы — и подобные вам дамы — это наша душа, все, что у нас осталось. У нас, мужчин, отняли лучшие годы нашей жизни, а у юных женщин — беззаботный смех. Наше здоровье подорвано, и весь наш уклад перевернут. Процветанию нашему пришел конец, мы отброшены на пятьдесят лет назад, а на плечи наших мальчиков, которым сейчас бы еще учиться в школе, и наших стариков, которым сейчас бы дремать на солнышке, взвалено непосильное бремя. Но мы возродимся, потому что среди нас есть люди такой души, как вы. И пока среди нас есть такие люди, все остальное янки могут забрать!
До того как Скарлетт разнесло и большая черная шаль тети Питти не могла уже скрыть ее деликатного положения, они с Фрэнком частенько протискивались сквозь заднюю изгородь и присоединялись к тем, кто летними вечерами собирался на крыльце у Мелани. Скарлетт всегда садилась подальше от света, прячась в спасительную тень, где она, не привлекая к себе любопытных взоров, могла сколько душе угодно смотреть на лицо Эшли.
Только Эшли и притягивал ее сюда, так как все эти разговоры нагоняли на нее скуку и тоску. Они неизменно развивались по одной и той же схеме: сначала — о тяжелых временах; потом — о политическом положении в стране, а потом уж, конечно, о войне. Дамы сокрушались по поводу высоких цен и спрашивали у мужчин, неужели добрые времена никогда не вернутся. А всеведущие джентльмены неизменно отвечали: разумеется, вернутся. Всему свой черед. Тяжелые времена — не навеки. Дамы знали, что джентльмены лгут, а джентльмены знали, что дамы знают, что они лгут. И тем но менее они весело лгали, а дамы делали вид, будто верят им. Все ведь знали, что тяжелые времена продлятся еще долго.
Как только тема тяжелых времен бывала исчерпана, дамы заводили разговор об этих наглецах неграх, и об этих возмутительных «саквояжниках», и о том, до чего же это унизительно — видеть на каждом углу солдат-янки. Как считают джентльмены, янки когда-нибудь закончат Реконструкцию Джорджии? Джентльмены заверяли дам, что Реконструкции скоро придет конец — ну, вот как только демократам снова дадут право голоса. У дам хватало ума не уточнять, когда это будет. И как только разговор о политике заканчивался, джентльмены заводили беседу о войне.
Стоило двум бывшим конфедератам где-либо встретиться — и речь шла только об одном, а если собиралось человек десять или больше, то можно было не сомневаться, что весь ход войны будет прослежен заново. При этом в беседе только и слышалось:
«Вот если бы!..» «Вот если бы Англия признала нас…» — «Вот если бы Джеф Дэвис реквизировал весь хлопок и успел перебросить его в Англию, пока не установилась блокада…» — «Вот если бы Лонгстрит выполнил приказ под Геттисбергом…» — «Вот если бы Джеф Стюарт не отправился в рейд, когда он был так нужен Маршу Бобу…» — «Вот если б мы не потеряли Несокрушимого Джексона…» — «Вот если бы не пал Виксберг…» — «Вот если б мы сумели продержаться еще год…» И всегда, во всех случаях: «Вот если б вместо Джонстона не назначили Худа…» Или: «Вот если б они в Далтоне поставили во главе Худа, а не Джонстона…» Если бы! Если бы! В мягких певучих голосах появлялось былое возбуждение; они говорили и говорили в мирной полутьме — пехотинцы, кавалеристы, канониры, — воскрешая дни, когда жизнь подняла их на самый гребень волны, вспоминая теперь, на закате одинокой зимы, лихорадочный жар своего лета.