Если вспомнить учебу, то учили и воспитывали нас крепко. За эти пять месяцев мы почувствовали себя солдатами. Одни караулы чего стоили! Винтовка со штыком, десять патронов, пароль, отзыв. Лес, темнота, мороз трещит, а ты ходишь с трехлинейкой на изготовку и несешь полную ответственность за склады со снаряжением, боеприпасами, продовольствием. За безопасность своих товарищей, спавших в казарме.
Не знаю, как где, но у нас случаев сна на посту не было. О таком даже подумать боялись. Понимали, что это не зубрежка уставов, а самая настоящая боевая служба. Хотя всякое случалось. Был в учебке ушлый лейтенант, ко всем придирался. А его взводу мы не завидовали. То в столовую по три раза гоняет, мол, поют в строю плохо, то строевой в свободное время заставлял свой взвод заниматься. Хотел, чтобы начальники его старательность оценили.
Однажды ночью лейтенант заговорил зубы караульному и отобрал обманом винтовку. Невелика заслуга деревенскому парню лапши на уши навесить. Вызвал дежурного, поднял шум, крепко досталось начальнику караула и командиру взвода, где состоял курсант. Но командиру учебного полка, пожилому полковнику, кажется, это не понравилось. Курсанту влепили суток трое «губы» и объявили строгий выговор на комсомольском собрании. А лейтенанта полковник якобы не только не похвалил за служебное рвение, а выговорил, вроде того: «Нельзя с молодыми бойцами такие штучки затевать. Они на посту, а оружие не игрушка».
Как в воду глядел полковник. Спустя недели две разводящий сержант, проверяя посты, перепутал отзыв. Вместо слова «затвор» сказал «курок» или что-то вроде этого. Красноармеец, крепко накрученный на бдительность и видевший позор своего товарища, передернул затвор и заставил разводящего со сменщиком брякнуться лицом в снег. Сержант стал выкрикивать правильный отзыв, но возле его шапки раскачивался начищенный трехгранный штык. Вызвали начальника караула, да не сразу его нашли. Взбешенный на салагу сержант пытался вскочить, но ударил предупредительный выстрел. В общем, шума было куда больше, чем в первый раз. А того лейтенанта, который своими хитростями всю кашу заварил, с первой же группой выпускников отправили из учебного полка в другое место.
Всякое за пять месяцев случалось. Но больше по мелочам. То драка из-за какой-то ерунды, то старую шинель на новую поменяют. Впрочем, нового у нас ничего не было. Все обмундирование — б/у. Потертые шинели и гимнастерки, некоторые даже с заштопанными дырками от пуль и осколков. Ботинки поношенные, с обмотками. Но белье выдавали двойное, хорошие трехпалые рукавицы и гоняли так, что мы от холода не страдали.
Ребят многих я долго помнил, но время свое берет, имена и фамилии подзабыл. Тем более раскидали нас по разным местам.
В апреле 1943 года мы закончили учебу. Пять месяцев учились. Вот ведь какая непростая штука — связь. Позже, на фронте, мы это хорошо поняли. Пять-шесть месяцев артиллеристов и танкистов учат. Тем, кто постарше и с образованием, присвоили сержантские звания, а большинство выпустили рядовыми, как и меня.
Я попал в отдельный батальон связи, недалеко от Ленинграда. Часто меняя дислокацию, мы оставались в основном в 5–10 километрах от линии фронта. Работы для нас было много. Порой ночь и две не спали. Прикорнешь на пару часов, вот и весь сон. Кроме знакомых телефонных столбов, занимались установкой и обслуживанием шестовой связи («шестовки»). Если объяснить проще, изготовляли двухметровые колья с металлическими наконечниками, с изоляторами наверху, и крепко втыкали их в землю в безлесной и болотистой местности строго по азимуту. Как я понимал, обеспечивали систему связи между полками, дивизиями, отдельными подразделениями.
Что можно вспомнить из того периода? В январе сорок третьего года была прорвана блокада Ленинграда, но ожесточенные бои на нашем, северо-западном направлении шли непрерывно. Обстрел передовых и вспомогательных частей шел постоянно. Не говоря о многочисленных немецких полевых пушках, по нас вели огонь и шестидюймовки, и 173-миллиметровые дальнобойные орудия, швыряющие снаряды весом 70 килограммов.
Мы несли постоянные потери. Конечно, не такие, как на передовой, но ощутимые. Многочисленные линии связи, которые мы обслуживали, часто нарушались во время обстрелов. Обычно по двое или по трое с винтовками, гранатами, инструментом, запасом кабеля мы шли искать повреждения. И вдоль дорог, и в лес, и в болото.
Особенно напряженно чувствуешь себя среди замерзших пустынных болот или в глухом лесу. Немецкие группы нередко просачивались через линию фронта, погибали наши связисты, некоторые пропадали без вести. Идешь и настороженно смотришь по сторонам с винтовкой на изготовку. Мальчишки ведь! Мне всего девятнадцать в январе сорок третьего стукнуло.
Помню, однажды, в конце весны, когда снега почти не осталось, послали двух связистов восстановить замолкшую связь. Время идет, а они не возвращаются. Послали командира отделения и меня. Углубились в лес и видим два тела. Наши! Мы их по катушкам на спине угадали. Лежат неподвижно, на подтаявшем снегу пятна крови. Мы сначала подумали, что на засаду ребята нарвались. Сняли винтовки с предохранителей, патроны уже в стволе, гранаты приготовили и вертим головами по сторонам, ищем немцев. Тихо вокруг. Подождали минут пять, пальнули пару раз в кусты и осторожно приблизились к убитым.
Трупы уже закоченели. Меня словно обухом по голове. На фронте еще новичок, не привык к смерти. А тут сразу двое ребят из нашего взвода. Запомнил белые бескровные лица, у одного обмотка размоталась, и серой трехметровой лентой тянется. Осмотрелись кругом, поняли, что попали они под артобстрел. В лесах много подразделений стояло, ну, немцы и долбили, когда по данным воздушной разведки, а когда и наугад. Три воронки уже талой водой заполненные, а четвертый снаряд в сосну ударил, метрах в двадцати от наших.
Одного погибшего я хорошо знал, Василием звали. Из-под Костромы. Осколок попал ему в затылок. Из шапки торчали пропитанные кровью лохмотья. Другой боец, чернявый, маленький, получил несколько ранений. Пытался ползти, да так и замер навечно. Мы срастили перебитый провод, забрали документы, оружие и поплелись в роту. Молча. Погибших на следующий день похоронили.
Одновременно мы учились, осваивали новую технику. Однажды после учений возвращались голодные. Почти бежали в сторону полевой кухни. А в тот период из Ленинграда по пробитому «коридору» выводили гражданское население. Смотрим, стоит у нашей кухни длинная очередь изможденных людей: мужчины, женщины, дети. Подставляют кастрюльки, котелки. Наш повар черпаком наливает им мясной суп — наш обед. Посмотрели мы на этих усталых, голодных людей, и взводный скомандовал:
— Пошли назад. Чего глаза лупить? Пусть люди едят. Вон тощие какие.
С кормежкой под голодным Ленинградом туго было. Всегда есть хотелось. Зимой все перемороженное: картошка, капуста. Бывало, из убитых лошадей похлебку варили. Варишь ее час, второй, пена темная идет, а мясо, как резина. Ребята голодные, торопят «повара»:
— Давай быстрее! Горячо сыро не бывает.
Однажды с жадности отделением бак из-под молока, полный такого старого мяса, съели. Без хлеба, соли. Когда, не жуя, последние куски заталкивали, испугались — вдруг заворот кишок случится. Обошлось. Болели мы тогда редко. А столько мяса больше никогда не доставалось. Если что добудем, старшина поделит на крошечные порции, чтобы всем хватило. Запиваем для сытости кипятком, да еще если по самокрутке… Хорошо!