Подобраться к мосту незамеченным было невозможно. Коваленко выбрал другой способ. Мы дождались группу беженцев и вышли на дорогу. Леонид шагал, опираясь на палку, сильно прихрамывая. Длинная завалянная шинель была распахнута. Я шел чумазый и нес узелок из-под творога, набитый тряпьем. В общем, мы вполне могли сойти за беженцев. А могли и получить очередь из пулемета. Но полицаи в сентябре сорок третьего не спешили накручивать на себя новые грехи. Красная Армия наступала. Лишняя кровь была «бобикам» ни к чему. Возможно, и на это рассчитывал Леонид. Впереди нас катила тележку с барахлом бабка с внуком и поминутно оглядывалась на нас.
— Не верти головой, мамаша, — весело проговорил Коваленко. — Или понравился?
Бабка ускорила шаг. Ручной пулемет был установлен на небольшом возвышении. Пулеметчик сидел рядом. Двое полицаев стояли у шлагбаума. Один держал винтовку наперевес, второй готовился проверять документы. Кобура с наганом была расстегнута.
— Стой! — крикнул нам полицай. — Откуда?
— Откуда и все. Спасаемся, — устало отозвался Коваленко.
— Бумаги е?
— Е-е! — закивал Леонид.
Опередить полицая с заряженной винтовкой было сложно, и Леонид применил нехитрый прием, который мог и не сработать.
— Вон и бабы наши, — показал он полицаю с винтовкой левой рукой куда-то в сторону.
Полицай обернулся. Леонид выстрелил в него из «парабеллума». Второй полицай с необыкновенной быстротой выхватил наган. Коваленко нажал на спуск три раза подряд и крикнул мне: «Пулеметчик!» Полицай с наганом, падая, успел выстрелить, и пуля отрикошетила от твердой, как камень, глины. Я торопливо опустошал обойму, целясь в пулеметчика. Но достал его все же Коваленко, выпустив два последних патрона.
Дальнейшее происходило, как в ускоренном фильме. К нам бежали трое оставшихся десантников. Полицай с пулеметом был жив. Из всех выпущенных пуль лишь одна разорвала кожу на скуле и, возможно, слегка оглушила его.
— Дяденьку, ридный… не убивай! — кричал он, протягивая мне навстречу заляпанные кровью ладони.
Он был не старше меня, и я не знал, что делать. Пистолет был пуст, про нож я забыл, а схватить пулемет не догадался. Подскочивший десантник выстрелил в него из автомата. Бабка, не выпуская тележку и внука из рук, с криком убегала прочь. Еще двое беженцев прыгнули с откоса. Коваленко командовал быстро и уверенно:
— Федор и Гриша, закладывайте взрывчатку. Мост к чертовой матери! Остальным собрать оружие, патроны, документы.
Коваленко подхватил ручной пулемет Дегтярева. Я помог собрать запасные диски, повесил на плечо винтовку, набил карманы патронами. Гранаты заталкивал за пояс и в вещмешок, который мне подставил наш десантник. В небольшой будке нашли еще патроны, гранаты, кое-какую еду.
— Отходите! — крикнул Марков. — Взрываю!
Но взрывчатки не хватило. Перебило пару бревен центральной опоры. Мост осел и перекосился. Со стороны хутора уже хлопали выстрелы. Коваленко, встав на пригорок, выпустил несколько длинных очередей. Сменил диск.
— Федор, собирай гранаты.
— Не хватит, — отозвался Марков. — Здесь как минимум пару килограммов тола надо.
— Тогда поджигай.
В будке мы обнаружили пятилитровый бидон керосина. Для ламп и фонарей. Лихорадочно выламывали доски, крушили стол, лавки, заталкивая весь хлам в основание моста. Пыхнуло пламя, а со стороны хутора начал пристрелку наш «максим». Но в чужих руках. Полицаи под прикрытием станкового пулемета двумя группами, человек по семь, обходили нас с флангов. Доски и тряпье, облитые керосином, горели вовсю, но толстые бревна лишь дымили.
— Бросай туда гранаты! — кричал Коваленко.
Он стрелял из пулемета, не давая полицаям приблизиться. Они и не рвались под пули, но упорно обходили нас. Десантник, стрелявший из винтовки рядом со мной, вскрикнул. Пуля попала в лицо, из уха брызнула кровь. Я попытался перевязать товарища, но кровь шла так обильно, что мгновенно пропитывала бинты и вату. Он умирал у меня на руках. Очередь прошла над головой, и я снова взялся за винтовку.
Федя Марков собрал в мешок гранаты, выдернул пару колец и едва не в упор швырнул тяжелый мешок под мост. У него оставалось три или четыре секунды. Он успел отбежать на десяток метров и бросился на землю. Отколотая взрывом острая щепка, как нож, вонзилась ему в бок. Несколько осколков попали в руки. Федор поднялся, вскарабкался на дорогу.
— Федя, лежи! — крикнул я. — Сейчас поможем. «Максим» в руках полицаев молотил, не переставая.
Когда я подполз, увидел, что у Феди раздроблено пулями плечо. Он пытался что-то сказать, но деревянная щепа пробила легкое, изо рта текла розовая пена. Не помня себя, я куда-то тащил Федю. Я знал его больше года, он показывал фотографию отца, матери, братьев. Я видел его невесту, и вот он умирал. Мой друг, с которым когда-то я начинал службу десантником. Наверное, правду говорил тот мужик на призывном пункте, что из десанта живыми не возвращаются.
Гранаты не причинили мосту особого вреда. Вышибли бревно и снесли часть перил. Но пламя уже лизало нижнюю часть бревен и вырывалось вверх через пробитые щели. Еще бы десять минут! Для нас этот проклятый мост, который мы никак не могли разрушить, стал бы хоть частичной местью за гибель наших товарищей. Но и медлить было нельзя. Мы подхватили Федю на руки, но он уже умирал. Пуля попала в шею Михаилу, нашему товарищу, оставшемуся в живых, кроме меня и Леонида. Я перетянул шею тряпкой. Кажется, пуля не задела позвонки и артерию, а лишь прошла под кожей.
Мы медлили. И еще пять или шесть минут отстреливались. Мы не могли оставить Федю Маркова. У него началась агония. И лишь тогда побежали. Мы сумели уйти от полицаев. Потому что нам нечего было терять, и мы стреляли в рост, даже не ложась. Леониду пуля разбила бинокль, прошла вскользь по ребрам. Полицаи воевали смело и упорно, но не рисковали приближаться ближе чем на триста-четыреста метров. Они не хотели умирать от пуль обреченных десантников. Но мы выжили. Нам помогли наступившие сумерки. Мы шли всю ночь. Михаил шагал, шатаясь. Мы поддерживали его, и он повторял адрес, куда надо сообщить, если он умрет:
— Астрахань, Черноярский район… Я остался у матери один…
Тогда, осенью сорок третьего, было много семей, где сыновей уже не оставалось. На рассвете мы сменили Михаилу повязку. Нашли тряпки почище, мочились на них и обматывали шею, покрытую коркой крови. — Выживешь, — повторял Леонид. — Тебе только разорвало кожу.
У Коваленко распух и посинел бок. Я наложил давящую повязку на сломанные ребра. Ручной пулемет с пустым диском перешел ко мне. Я набил диск патронами. Кроме этого, у нас оставалась винтовка с несколькими обоймами и две гранаты. В пистолетах было по два-три патрона — для себя.
Потом я не раз задумывался, надо ли было связываться с этим мостом. Мы потеряли Федю Маркова и еще одного товарища. Стоило ли это бревенчатое сооружение, которое мы до конца не успели сжечь, двух жизней? Забрали бы оружие, еду у полицаев, и бегом вдоль балки! У нас оставалось время и было оружие, чтобы отбиться. Коваленко не хотел оправдываться, но эти же мысли глодали и его. Немного позже он сказал: