Отмечу сразу, в сентябре сорок третьего года фрицы не чувствовали себя побежденными. Их вера в Гитлера и в мощь своей армии была крепкой. Кроме того, они боялись за своих близких, которых могут отправить в концлагерь, за «предательство». Тот пленный изворачивался, плел очевидные вещи, которые мы знали и без него. Потом разговорился, но мы никогда не верили пленным. Поэтому всегда старались взять контрольного «языка». А вот с контрольным у нас получилась неувязка.
В ночь, когда я отдыхал, на другом участке предприняли новую вылазку. С одной стороны, лезть за «языком» два раза подряд было опасно. А с другой, несмотря на строгие приказы начальства, немецкие солдаты на переднем крае несколько расслаблялись, считая, что русские две вылазки подряд не повторят. Повторили. И нарвались на неожиданность. Немцы осветили передний край «люстрами». Так мы называли большие светящиеся ракеты, которые запускали из минометов. «Люстры» медленно снижались на парашютах, заливая все вокруг ярким светом. Разведгруппа оказалась как на ладони. Несмотря на то что ребята лежали неподвижно, по ним открыли такой огонь, что они вынуждены были отползать. Четверо разведчиков погибли, а двое оставшихся в живых получили ранения.
Хотя разведчики стараются унести с собой тела погибших товарищей, в данном случае все четыре трупа остались на нейтральной полосе. По ним весь день тренировались или вымещали злобу немецкие пулеметчики. К вечеру тела представляли собой жуткое зрелище. Бесформенные, изорванные пулями трупы со снесенными лицами, отбитыми руками. Командир разведки полка и наш взводный Чистяков собрали сержантский состав взвода, обсуждали причины трагической неудачи.
— Нельзя каждую ночь людей гонять, — сказал один из сержантов.
Капитан, начальник разведки полка, его не оборвал, а терпеливо объяснил, что сейчас такая ситуация. Вот-вот начнется наступление, а мы не знаем, кто перед нами.
— Давайте на разведке выезжать! — раздался тот же голос. — Четверых угробили, посылайте еще.
— Не возьмем контрольного «языка», пошлют роту и две в разведку боем. Там не четверо, а все сорок или шестьдесят за паршивого «языка» полягут.
Это вмешался Чистяков. Он спокойно разобрал случившееся. Пришли к выводу, что надо было лежать и не шевелиться. Немцы случайно в кого-то попали, а остальные задергались. Поэтому и постреляли группу, как в тире. С одной стороны, лейтенант был прав, а с другой… попробуй лежать неподвижно, когда в тебя из пулеметов садят.
Двое суток мы наблюдали за передним краем. Я получше познакомился со взводом, своим отделением. Ребята хорошо отзывались о командире взвода. Авторитетом пользовались сержант Михась, помкомвзвода Василий Бессчетных. Отдельно упоминали кавказца, я запомнил только его национальность — табасаранец. Одна из небольших народностей, насчитывающая тысяч семьдесят человек. Он держался немного в стороне от других и был знаменит тем, что в разведку ходил только один. «Языков» приводил, плотно замотанных капюшоном, а руки связывал тонким сыромятным ремешком.
Мне было интересно с ним познакомиться поближе. Кавказец, лет двадцати, был хорошо сложен, широкий в плечах, на ремне висела кобура с массивным немецким «вальтером» и кинжалом, тоже трофейным. Говорили, что он не брал с собой автомат, а действовал чаще кинжалом. Пожали друг другу руки, но разговора не получилось. Он назвал имя, которое я сразу забыл, односложно ответил на два-три моих вопроса и прикрыл глаза, когда я начал что-то говорить. Возможно, табасаранец плохо меня понимал, а скорее всего, просто не имел желания разговаривать. Ребята называли его Казбек. Или по созвучию с именем или по названию горы, которую знал каждый. «Казбек» считались тогда лучшими папиросами.
Михась, служивший во взводе давно, сказал, что Казбек парень своеобразный, лучше к нему не приставать. Узнав, что я учился в железнодорожном техникуме, Михась уважительно покивал и сообщил, что перед войной работал год путейцем-ремонтником под Оршей. Семья осталась в оккупации, а сам он сумел выбраться на одном из последних эшелонов. Видел, как станцию бомбили немецкие самолеты. Получилось так, что Михась и Ваня Уваров стали моими близкими друзьями. В разведке вообще отношение друг к другу очень теплое. Хотя вначале присматриваются и принимают в коллектив после совместных вылазок в немецкий тыл, где человек быстро проявляется. Случалось не раз такое, что ребят отчисляли. Но об этом позже.
Вторая вылазка за контрольным «языком» закончилась также неудачно. Немцы выдвинули метров на сто вперед боевое охранение. Нас обстреляли из пулемета уже издалека. Поднялся шум, и мы от греха убрались назад в траншею. Стало ясно, что в ближайшее время ночная охота ничего не даст. Было принято решение сделать это днем.
Дело в том, что сентябрьское наступление, все больше отодвигая линию фронта на запад, практически полностью не прекращалось. На одних участках фронт ненадолго замирал, шло срочное пополнение полков людьми и техникой. На других — удары продолжались. Немцы, ранее избегавшие оставлять свои части в окружении или полукольце на опасных выступах, чтобы не попасть в «котел», теперь оборонялись с ожесточением. По правому берегу Днепра строился знаменитый Восточный Вал, система мощных укреплений. Главной задачей немецких частей являлось замедлить наступление Красной Армии, дать возможность перебросить через Днепр как можно больше людей и тяжелого вооружения.
Один из таких выступов образовался перед нами. Немецкая оборона врезалась в наши позиции метров на семьсот. Прямоугольник шириной не более четырехсот метров насквозь простреливался нашими орудиями и пулеметами. Немцы упорно за него держались, хотя несли большие потери. Взять этот «прыщ» было нелегко, болотистая речка, бронеколпаки, блиндажи, минные поля. Подготовка к наступлению еще не была завершена, но полк уже располагал достаточным количеством артиллерии и тяжелых минометов. Вряд ли из-за «языка» командование дало бы разрешение на операцию. Силы копились для наступления. Но этот «прыщ» мешал всей дивизии, и его решили подрезать.
Ближе к вечеру открыли огонь гаубицы и тяжелые минометы. Огонь обрушился на среднюю часть прямоугольника, одновременно имитировалась подготовка к атаке с обеих сторон. Немцы не стали рисковать жизнями нескольких сотен своих солдат и офицеров. Начался отвод людей в сторону основных позиций. Фрицы отступали организованно, но сильный огонь вносил сумятицу. Отход превращался кое-где в бегство. Всё это происходило на небольшом пятачке. Пока пехотные роты имитировали атаку, два отделения разведвзвода и группа саперов проникли на восточный край пятачка. Почти все немцы его уже покинули. Спешно взрывали бронеколпаки, блиндажи, поджигали из огнеметов прибрежный лес, кустарник. Перед этим Чистяков пытался убедить командира полка провести атаку силами одной или двух пехотных рот, но получил отказ.
Пехоту у нас никогда не жалели, посылая в лобовые атаки. Но перед наступлением действовал приказ беречь людей. Сверху решили, что пока не время вводить в бой стрелковые роты. Возможно, это было правильно. Хотя немцев осталось мало, пулеметов у них хватало. Мы перебрались по колено в грязи через пересохшую речку и сразу попали под огонь. По существу, для меня это был первый открытый бой. Запомнились отдельные эпизоды. Упали сразу двое саперов и один из разведчиков. Кто-то поднялся, пули вырвали клочья из гимнастерки на спине, и человек вновь ткнулся лицом в землю. Мое отделение шло через кусты, которые с одного края горели. Показались убегающие фигуры, мы открыли огонь. Сгоряча забыли, что нам нужен «язык». Я крикнул: «Стреляйте по ногам!»