Мы поползли прочь. Второй выстрел — это уже серьезно. Нас могли засечь. До ночи пролежали в запасном окопе, слушая, как с обеих сторон перестукиваются пулеметы и доносятся взрывы мин. Перекусили колбасой с хлебом, запивая холодным чаем. Досадно, что промазал во второго, но первого наблюдателя уложил точно. Это не просто ефрейтор с пулеметом. Наверное, артиллерийские разведчики действовали, судя по стереотрубе. Обычно на такие дела опытных артиллеристов посылают, так что моя пуля не пропала даром.
— Молодец, Николай, — хвалил меня Макуха. — Жаль, что второго упустили.
Он был еще совсем зеленый. Не знал, что день был удачный. Я поразил цель, нас не накрыли минометы, и уже смеркалось. Скоро двинемся к своим.
— Подтвердишь в штабе, — солидно проговорил я.
— Двоих? — тут же среагировал Петро.
— Троих… Ты брехать не приучайся. Один у нас сегодня на счету. Зато не простой фриц, а разведчик.
Еще я надеялся, что накроют противотанковую батарею. Но немцы рисковать не стали и ночью батарею перебросили на другое место. Догадались, что я ее заметил.
А комбат утром, не обнаружив немецких пушек, кисло поддел меня:
— Долго чухался. Немцы нашу батарею накрыли. Два орудия разбили.
Намекал, что я наблюдателей раньше не снял. Ну что ему ответить? Эту нашу батарею в низине легко было заметить и без тех двух наблюдателей. Сообщить ему «новость», что артиллерии и снарядов у немцев гораздо больше. По крайней мере, на нашем участке. Ответил, словно оправдывался:
— Не было возможности раньше стрелять.
— Не было!… — хмыкнул комбат. — Ну, иди.
Я вышел. Обласкал. Комбат раньше был неплохим мужиком, но «звездная болезнь» очень часто меняет людей. Когда я пришел в полк, он был всего лишь старшим лейтенантом, одним из безвестных командиров рот, которые меняются едва не каждый месяц. А сейчас майор, три ордена. У командира полка в авторитете.
В 295-м стрелковом полку мне посчастливилось воевать с октября 1943 по конец апреля 1944 года. Очень большой срок в условиях ожесточенных боев, да и вообще в условиях войны. За это время сменилось три командира восьмой роты, где я начал свой путь на передовой. Пусть простят меня товарищи по оружию, но имен и фамилий многих из них я не запомнил. Сколько раз бывало, познакомишься с парнем, он из Саранска, я из-под Инзы — считай, земляки. День-два, и он гибнет в первом бою. Даже где похоронили, не всегда знаешь.
Добром буду вспоминать своего первого командира взвода, Василия Ивановича Шишкина, Асхата Абдулова, бурчливого Семена (может, фамилия у него была Семенов?). А опытный, казавшийся порой занудным, мой первый снайпер-наставник, Иван Митрофанович Ведяпин. Если бы он меня не одергивал, не натаскивал, как молодого щенка, давно бы накрыли меня немцы с моей снайперской винтовкой, которой я гордился.
С уважением вспоминаю командира роты Вадима Викторовича Риккерта. Он стеснялся своей фамилии. Некоторые обозленные солдаты обзывали его «фриц» или «жид». На самом деле отец у него был эстонцем, а мать русская. Риккерт после военного училища закончил какие-то курсы, где полтора года преподавал, готовил офицеров, занимался научной работой. Мог и дальше в тылу пересидеть, но после нескольких рапортов добился отправки на фронт.
Командиром Риккерт был умелым. И самое главное — думающим. Вот этого многим не хватало. Сколько людей наш прежний ротный Черкасов, по пьянке, бездумно выполняя приказы, в лобовых атаках погубил? Конечно, за невыполнение сам бы пошел под трибунал. Но Черкасов о солдатских судьбах не слишком переживал. Так его комбат воспитывал, а комбат — высшее начальство. Так и шло по цепочке: от маршалов до капитанов. Риккерт военный опыт приобрел быстро. К людям относился с пониманием и перед командиром батальона не тянулся. С достоинством держался. Мы догадывались, ясно видно было, что комбат его не слишком жаловал. Кому самостоятельные и думающие подчиненные нравятся! Ротный часто советовался с Шишкиным, Абдуловым и бывалыми рассудительными солдатами.
Знал я, что Вадим Викторович болезненно относился к нашим обычным атакам «в лоб», когда рвались, выполняя приказ, очертя голову, и откатывались, половину людей оставляя на поле. Комбат, тот другого поля ягода. Вылупит глаза, орет:
— Чего ты мне фигли-мигли закручиваешь? Про Суворова слыхал?
Риккерт только губы кусал. Тактику и боевой опыт нашего прославленного полководца он знал куда лучше, чем комбат. Но менялись времена, и «штык-молодец» уже не срабатывал.
Если говорить про моих командиров и однополчан, то скажу, что в восьмой роте подобрался крепкий состав. Только идиоты могли оскорблять за спиной старшего лейтенанта. Да и то, материли не его, а собачью жизнь в мерзлых окопах и безнадежное будущее. Большинство Риккерта уважали. Комбат, как я говорил, нашего ротного не жаловал. Старший лейтенант ему задницу не лизал и при всей своей интеллигентности мог ответить резко, не слишком заботясь о последствиях. А приказы выполнял, проявляя смекалку и решительность.
Бывало, самовольно посылал подготовленных бойцов с флангов. Договаривался с батареей, которая обеспечивала артподготовку, чтобы те не мешали, били по нужным целям. Это давало результаты. Риккерта приметили в штабе полка, и он вскоре получил капитана. Но из-за отца-эстонца в должности его не слишком двигали.
Добавлю еще, что Риккерт раненых на поле боя никогда не оставлял. Да и погибших старались похоронить сами. Далеко не везде так было. Я не числился в штате восьмой роты, но как прикипел к ребятам, так и старался держаться к ним поближе. Тем более моя «специальность» давала мне известную свободу. Комбат требовал количества. А снайперы давали результаты даже в глухой обороне. С нашим участием сводки выглядели более солидно.
В штабах полков, дивизий строчки «уничтожено столько-то солдат и офицеров противника» принимали с удовольствием. Эти цифры шли дальше по инстанциям. Снайперские вроде не слишком приметные результаты давали за неделю ощутимые цифры. Плюс сводки артиллеристов и пулеметчиков показывали, что немцы несут реальные потери. Хотя врали безбожно. Мне нередко не засчитывали наверняка уничтоженного фрица, а в сводке наверх он входил в счет. А минометы или пушки? Там вообще порой трудно разобрать, куда, в кого попали. Загорелось или взорвалось что-то в траншеях или ближнем тылу, расписывают и склады уничтоженные, и орудия, и столько-то солдат противника убито и ранено. Будто кто-то лез в тыл и считал. Впрочем, этим враньем во всех войнах грешили.
Вспоминается короткий анекдот про нашего великого полководца Александра Васильевича Суворова. Докладывают ему после успешного сражения количество уничтоженных вражеских солдат и офицеров.
— Восемь тысяч побили, ваше сиятельство. Что государыне отписывать будем?
Суворов, подумав, отвечает:
— Пишите матушке — двадцать тысяч. Чего их, басурманов, жалеть! Да и государыне приятнее читать будет.
Погиб Петро Макуха. Дней через пять после того, как мы «сняли» артиллерийского наблюдателя. Подвела его привычка суетиться и высовываться, от которой он так и не сумел избавиться. Полк по причине жуткой распутицы, а может, из-за больших людских потерь, продолжал стоять в обороне. Вязкий чернозем налипал на сапоги огромными комьями. Пока добирались до места засады, и маскировки не требовалось. Лежали грязные с ног до головы.