– Прочитайте, Лакс, ваши показания и подпишите их, – сказал милицейский капитан.
Я смотрел на плотно исписанный лист, и буквы, слова, строчки прыгали перед глазами, сливаясь в неразборчивую головоломку. Из соседней комнаты через неплотно прикрытую дверь доносился чей-то голос, диктовавший протокол:
– «…Во внутренних карманах пиджаков, обнаруженных в такси, лежали паспорт на имя Юрониса Альбинаса Николаевича и профсоюзный билет на имя Лакса Владимира Ивановича…»
А строчки допроса прыгали, сливались, сливались:
«Мыселивтаксинатаганскойплощадиоколоодиннадцатичасов…»
– «…темные очки-светофильтры…»
«наулицебылотемноилюдейсовсемневидно…»
– «…значок американской выставки, эмалированный, с надписью «USA-59».
«мыуженаездилиоколошестирублейаденегнебылосовсем…»
– «…записная книжка в ледериновой обложке…»
«мыобэтомдоговорилисьещевдаугавпилсе…»
– «…железнодорожные билеты Даугавпилс – Москва…»
«яположилножврукавпиджака…»
– «…нож хозяйственный с металлической ручкой длиной 16 см…»
«таксистпобежалпоулицеистрашнокричалвсевремя…»
– «…на стойке и стекле водительской двери затеки и капли крови».
– Правильно все? – спросил капитан.
Я кивнул.
– Тогда напиши внизу: «Записано с моих слов верно» – и распишись. Готово? Ну, все. Собирайся, поедешь в Москву…
Сон был стремительный, шумный, как поезд в туннеле метро, и промчался он так же, как поезд, бесследно, оставив в голове тяжелый звенящий гул. Я открыла глаза и пыталась вспомнить, что мне снилось, но все расплывалось, просачивалось, уходило неуловимо быстро. Только два лица еще слабо маячили перед глазами, и, уже вдогонку, я узнала их – Лакс и Юронис. И хотя сон не припомнился, я теперь точно знала, что эти два лица все время присутствовали во сне и были все время неподвижны, потому что я видела не живых людей, а только фотографии.
Я встала, пошла в ванную, долго, со вкусом чистила зубы, потом умылась холодной водой, причесалась, но ощущение разбитости, какого-то надсадного утомления не проходило. Из комнаты рванулась, в голос завопила джазовая мелодия. Это пришел с работы отец и принес очередную эстрадную пластинку. На все свободные деньги он покупает пластинки и накручивает их на радиоле без остановки. Это его хобби. Сейчас стало модным иметь хобби. Правда, в данном случае не папа следует за модой, а мода – за ним. Он, помнится, любил джаз даже в те времена, когда считалось, что квакающую музыку могут любить только тунеядствующие стиляги, а маленькие человеческие привязанности еще не назывались хобби. Я помню, меня всегда смешили статьи, где джаз был обязательным атрибутом времяпрепровождения папенькиных сынков. Потому что папа и тогда любил джаз, а я не знаю более работящего и трудолюбивого человека.
Я вошла в комнату. Отец сидел в кресле с сигаретой в руках и с мечтательным выражением слушал музыку. Он приложил палец к губам и сказал шепотом:
– Это классические вариации Телониуса Монка…
Я пожала плечами, села за стол и стала писать запросы в иногородние органы прокуратуры. Писала долго, потом незаметно потеряла мысль и стала прислушиваться к музыке. Ах, как хорошо играл пианист! Уж на что я ничего в этом не понимаю, и то дыхание захватывало. Стремительными аккордами уходил он от оркестра и вел мелодию сам, широко и решительно. Он будто боялся, что оркестр догонит и поглотит мелодию, которую он придумал один, и мелодия исчезала в хрустальном, прозрачном, но почти непроходимом лабиринте импровизаций, а от оркестра выходил с ним на поединок, рассыпая громадные звенящие шары, саксофон, но ему было не справиться с этой мелодией, сильной и светлой, и тогда саксофону помогали кларнет и тромбон. И контрабас пытался остановить ее, вбивая колышки контрапункта. И все вместе они ее тоже не одолели, мелодия вырвалась, запела…
Я тряхнула головой и стала писать дальше, но почему-то не ладилось и не хотелось думать о смерти и убийцах, когда на свете есть такая красота и доброта. Что-то растравил меня сегодня мой старик. Я старалась сосредоточиться, но не могла, пока не кончилась пластинка. Отец долго молчал, затем спросил:
– Жека, ты работаешь?
Я посмотрела на него с улыбкой и серьезно сказала:
– Не-а. На велосипеде катаюсь.
– Грустная ты сегодня, Жека. Хоть и шутишь с отцом непочтительно.
– Загрустишь. Дело очень плохое у меня.
– Трудное? Не получается?
– Да нет, вопрос не в этом.
– А в чем?
– Не могу я объяснить своего настроения, но это дело ужасно угнетает меня. Двое ребят убили молодого парня – шофера такси. Вот и все.
– И вы не можете поймать их?
– Да что ты! Их уже взяли, сегодня привезут в Москву. Но завтра их отправят в тюрьму, в «Матросскую тишину», а таксиста похоронят на Даниловском кладбище. В один миг пропало три молодых человека. В один миг…
Зазвенел телефон. Я сняла трубку:
– Слушаю.
– Товарищ Курбатова? Арапов говорит. Из МУРа. Привезли ваших ребят…
– Хорошо, спасибо. Я скоро буду, Владимир Павлович.
Я стала собираться. Отец задумчиво смотрел на меня:
– Жека, я понимаю, о чем ты говоришь. Но ведь они преступники…
– А ты думаешь, я им мандарины и шоколадки сейчас повезу?
Отец встал и посмотрел мне в глаза:
– Но тебе их жалко, Жека.
– Мне их не жалко. Они убийцы. Но убийцами они стали не в тот миг, когда вогнали таксисту нож в спину. Они дозревали до этого долго. Вокруг было много-много людей. И никто им не мешал. А в тюрьму этих паршивых сопляков буду сажать я. Вот в этом и дело…
Меня вели по каким-то коридорам, переходам, бесконечным лестницам. Несмотря на поздний вечер, по коридорам ходило много людей. В штатском и милицейской форме. Я подумал, что меня привезли в тюрьму. Ведут в камеру. Сначала я все волновался, что люди, которые шли навстречу, будут останавливаться и глазеть на меня. Ведь не каждый день увидишь человека в наручниках. Но никто не обращал на меня внимания. У всех были озабоченные, безразличные или усталые лица. Все они, по-видимому, были заняты своими делами. Сначала это радовало меня. А потом стало обидно, что я всем так безразличен. Ведь, можно сказать, жизнь моя кончалась в этот момент. А всем вокруг хоть бы хны. И от этого хотелось плакать.
– Куда меня ведут? – спросил я конвоира на всякий случай. Хотя знал уже наверняка, что меня ведут в камеру. Тюрьма была не такой страшной, как я ожидал.